Андрей Орлов - Битва за Берлин последнего штрафного батальона

– Разве похож, товарищ капитан? – удивился Максим. – Отец белорус, мать русская. Но если изволите, буду евреем. В нашей стране ведь все национальности хороши, нет? Отец работал начальником узловой станции, в тридцать третьем его перевели в столицу – в управление железных дорог; мне пришлось доучиваться в Москве. Поступил в металлургический институт, в сороковом окончил. В действующей армии с сорок второго года. Прошел ускоренные офицерские курсы…

– Да я вижу, не слепой, читать умею, – перебил ротный, всматриваясь в прыгающие буквы личного дела. – Награждены медалью «За отвагу» и орденом Боевого Красного Знамени. Участвовали в сражениях на Курском выступе в качестве командира взвода; при освобождении Украины командовали диверсионно-парашютным взводом… и, судя по наградам, командовали неплохо… В чем дело, товарищ Коренич? – ротный вскинул голову, проявляя неуместную бдительность. – Из элиты, можно сказать – из разведывательно-диверсионного подразделения – вас переводят в обычную пехоту?

– А вы дальше читайте, товарищ капитан, – вздохнул Максим. – Там все написано. Неудачный прыжок, растяжение связок, два месяца в госпитале…

– А зачем мне калека? – насторожился Гордеев.

– Во-первых, что дают, то и берите, товарищ капитан, – начал терять терпение Максим. – Во-вторых, никакой я не калека. Бегаю и прыгаю лучше, чем вы и вся ваша рота. Но… по каким-то там критериям больше, увы, не гожусь для десанта.

Он умолчал про дядюшку по материнской линии, арестованного в тридцать седьмом году за участие в контрреволюционном заговоре с целью свержения Советской власти (Максим искренне не мог понять, как у человека, практически живущего на работе в одном из подразделений наркомата авиационной промышленности, нашлось время участвовать в каком-то заговоре). Избавиться от некрасивой строки в личном деле помог другой дядюшка – уже по отцовской линии, – «живущий» на работе в другом наркомате – юстиции. Максим умолчал, что был женат и развелся. Умолчал, что в сорок четвертом десять суток просидел на «губе» – избил подлеца при должности, по вине которого погибли люди. Умолчал, что временами, особенно в ненастье, недолеченную ногу выкручивает такая адская боль, что хочется лезть на стенку и покромсать в капусту некомпетентного хирурга, перепутавшего разрыв связок с растяжением и едва не оставившего бравого лейтенанта без ноги…

Командир второго взвода был убит неделей ранее. Ротный старшина, присматривающий за взводом, с таким восторгом передавал Кореничу дела, как будто после этого собрался ехать в Анапу. Личный состав Максиму попался терпимый – за исключением третьего отделения, где собралась строптивая и независимая публика. «Отделение буйных», – по секрету поведал старшина. Но трудностей Коренич не боялся. И о смерти старался не думать…

Ко всему он был готов… кроме того сюрприза, что преподнесла судьба под занавес войны. Взвод Желябина проглядел на переднем крае батарею дальнобойных 120-миллиметровых орудий!

В полдень 15 апреля позиции 27-й гвардейской дивизии 8-й гвардейской армии подверглись массированному обстрелу. Львиная доля огня обрушилась на замаскированный командный пункт в километре от передовой, откуда командование фронта собиралось наблюдать за ходом предстоящего наступления! Через полчаса туда должен был прибыть командующий фронтом – и ему повезло, что немцы поспешили с обстрелом. Что-то не срослось у наводчиков, засевших на советской территории. Мощные снаряды накрыли ЗКП, превратив его в груду битого бетона и цементной пыли. Под завалами погибло отделение военных строителей, завершавших работы, генерал-майор из штаба 8-й армии и несколько штабных офицеров.

«Оружие возмездия» запрягали долго. Залпы установок реактивного огня накрыли квадрат, откуда велась стрельба, но немцы уже увели и замаскировали батарею. Возможно, Желябин и не был виноват – немцы могли подтянуть орудия позднее, – но это уже никого не волновало. Прославленный командующий 1-м Белорусским фронтом метал громы и молнии, орал на подчиненных громовым голосом и требовал, чтобы виновные в этой вопиющей преступной халатности были наказаны немедленно – без суда и следствия, по всей строгости военного времени. «Всех расстрелять!»

Командование 27-й дивизии не могло ослушаться маршала. Фронтовая Фемида не церемонилась. Немедленно взяли под стражу капитана Гордеева, чьи люди так цинично манкировали своими обязанностями (он даже не успел допить свою последнюю фляжку); арестовали лейтенанта Желябина, чьи люди проводили разведку там, откуда садили крупнокалиберные орудия. Разжаловать, лишить должностей, наград, исключить из партии, как запятнавших свою честь несмываемым позором…

Потрясенных, ничего не понимающих офицеров вывели на задворки штаба дивизии и зачитали наскоро состряпанный приговор. Желябин расплакался. «Вы что, ку-ку?» – покрутил пальцем у виска Гордеев.

Ответом был залп из карабинов.

Во вторую очередь хотели расстрелять всех выживших солдат из взвода Желябина, но кто-то, не рассорившийся с головой, успел пресечь этот идиотизм. Приказом командира части всю компанию отправили в штрафную роту на долгие три месяца. Но штабные подхалимы в погонах, страшащиеся гнева маршала, не собирались останавливаться на достигнутом. Рота Гордеева запятнала себя вся – значит, и ответить должны были все. Во всяком случае, весь командный состав.

Тремя офицерами роты НКВД был арестован лейтенант Шеботня, командовавший первым взводом и не имевший никакого отношения к случившемуся.

За Кореничем пришли, когда бойцы его взвода занимались общественно полезной работой. Водитель груженой полуторки с прицепом посчитал, что проехать по луже – это забавно. Под лужей оказалась яма, машина села по самые рессоры. Водитель, пытаясь выбраться из западни, пережал газ, чем и добил изношенный движок. Из капота повалил густой дым. «Отличная попытка», – похвалил ответственный за перевозку офицер и схватился за голову. За прицепом образовалась пробка, машины возмущенно гудели, обескураженный водитель мялся у машины, надеясь, что, может быть, все само заработает. Люди Коренича, ставшие свидетелями инцидента, дружно выталкивали полуторку из ямы, чтобы освободить дорогу другим машинам. В этот момент и подъехали трое на открытом джипе.

– Лейтенант Коренич? – скучным голосом осведомился капитан в фуражке с красным околышем. – Капитан Кижуч, уполномоченный особого подразделения по охране тыла действующей армии. У нас имеется постановление о вашем задержании. Извольте сдать личное оружие и следовать за нами в штаб дивизии.

Сердце Максима рухнуло куда-то под ребра, по спине побежал холодный пот. Отважный офицер, не боящийся врага, привыкший презрительно смотреть в лицо смерти – паниковал, и всех его сил едва хватало, чтобы выглядеть спокойным. Максим криво ухмыльнулся.

– Вы уверены, что ничего не перепутали, товарищ капитан?

– Коренич, не заставляйте применять к вам силу, – в скучном голосе капитана Кижуча заскрипела ржавчина.

– Да в чем дело, черт возьми? – вспылил Коренич. – Я боевой офицер, какое вы имеете право… – и осекся.

– Товарищ лейтенант, вы только прикажите… – шепнул в затылок сержант Шабалин. – Мы не дадим вас в обиду этим легавым.

Энкавэдэшники отвезли Максима в штаб. По дороге его бросало из жара в холод. «Бред слабоумного!»

В штабе дивизии их с Юркой Шеботней, впечатлительным парнишкой из Томска, выставили перед взволнованным полковником. При этом ненавязчиво присутствовал некий майор, с интересом наблюдавший за действиями последнего. А тот срывал с офицеров погоны, обвинял в смертных грехах, смысл коих плохо доходил до Максима. В мозгу лишь отложилось, что едва не погиб командующий фронтом, и присутствующие к этому причастны. Так и подмывало спросить – причастны к тому, что не погиб? Еще Максим услышал, что лейтенанты Коренич и Шеботня лишаются должностей, воинских званий, правительственных наград и обязаны смыть вину перед Родиной службой в 1-м отдельном штрафном батальоне 8-й гвардейской армии, куда они направляются сроком на месяц. Приказ командира дивизии уже подписан, копия отправлена в политотдел, другая – в Военный совет армии. Штрафной батальон под командованием майора Трофимова готовится к наступлению в двух километрах южнее, у деревни Авельхорст, и рядовые Шеботня и Коренич со всеми сопроводительными бумагами должны отправиться туда немедленно!

– Машина уже ждет! Пошли вон! – завопил полковник.

Потрясенных бывших лейтенантов прогнали по коридору во внутренний двор и загрузили в кузов битой осколками полуторки, где уже сидели какие-то бледные личности – в форме, но без погон.

Максим знал, что в Красной армии существуют штрафные подразделения, из которых живыми в регулярные части возвращаются единицы. Об этом невозможно было не знать. Приказ Народного комиссара обороны под номером 227, изданный 28 июля 1942 года, именовался громко: «Ни шагу назад!». Подоплекой было поражение под Харьковом, сдача врагу Ростова-на-Дону. Согласно приказу, ужесточалась дисциплина в войсках, запрещалось отступать без распоряжения вышестоящего начальства. Тем же приказом вводились заградительные отряды, которые должны были пресекать отступление и ловить дезертиров. Тем же приказом вводились штрафные батальоны в составе фронтов и штрафные роты в составе армий.