Андрей Орлов - Битва за Берлин последнего штрафного батальона

– Налетай, голодная братва! Пейте-ешьте тут, на том свете не дадут, – приговаривал разбитной кашевар, плюхая кашу в протянутые котелки.

Солдаты угрюмо помалкивали: в прошлой жизни за такие слова кашевару набили бы морду.

Коренич осваивался, вступал в разговоры, с удивлением отмечая, что люди вокруг него – такие же, как он, и у каждого своя нелепая история. В прежней жизни он с Юркой Шеботней не был особенно близок, но тут они держались вместе – хоть какая-то связь с нормальной жизнью. Пермяк Борька Соломатин утопил в пруду одно из орудий своей батареи: засмотрелся на лебедей, красиво рассекающих водную гладь, а подчиненные в это время нагадили. Артиллерийская поддержка атакующей роты оказалась слабой, подразделение не сумело закрепиться на высоте, и виновный нашелся – Соломатин без разговоров загудел в штрафбат. Здесь было много «желторотых» – необстрелянные лейтенанты, только окончившие офицерские курсы, ошибались, не зная, как вести себя в реальном бою. Кто-то мешкал с наступлением, кто-то приказывал стрелять не туда, кто-то не выполнял приказы – не по трусости, а по растерянности, неспособности сориентироваться в меняющейся обстановке. Досадная оплошка при объявлении координат стрельбы перед командой «Пли!» – минометная батарея накрыла железнодорожное полотно, необходимое советским войскам, и лейтенант Кибальчик получил заслуженную «путевку» в штрафную часть (хорошо хоть, к стенке не поставили). Лейтенанта Блинова пронзил понос перед атакой – то ли съел что-то несвежее, то ли правилами гигиены пренебрег. Командовать взводом в таком состоянии он, разумеется, не мог, судорожно метался, юркнул в блиндаж, который мгновением ранее покинул командир роты… Говорят, что на суде хохотали даже члены трибунала. Но закон суров, а физиология вторична. У лейтенанта Ахмадянова при транспортировке по железной дороге пропало вверенное имущество – четыре станковых пулемета. Инцидент, как выяснило дознание, случился на одной из станций в Западной Украине, где в лесах бандеровцев больше, чем малины, а всплыло это лишь после прибытия на конечную станцию в окрестностях Одера. Комроты капитан Бугаенко проявил неуместное в боевой обстановке милосердие к врагу: при штурме деревни в Восточной Померании пленил два десятка солдат вермахта и, впечатленный их мужеством и самоотверженностью, сделал благородный жест: отпустил офицера – якобы повел расстреливать, а сам пальнул в воздух, козырнул и объяснил на ломаном немецком, чтобы проваливал. О благородстве капитана стало известно солдатам, и кто-то настучал в Особый отдел. Добродушный и безвредный майор Писарчук командовал медсанбатом и лично проводил операцию «походно-полевой жене» командира полка, которой при налете вражеских истребителей повредило ноги. Спасти конечности было невозможно, началась гангрена, пришлось ампутировать, невзирая на протесты и гневные реляции опечаленного любовника. Подполковник бушевал, хватался за пистолет, грозился лично расстрелять всех хирургов, у которых «руки из задницы растут». Апофеозом гнева стал отчет военно-полевого медика (бывшего ветеринара), в котором черным по белому было написано про «ампутацию задних конечностей». Писарчук этот ляп проглядел. Майор Орехов отбывал двухмесячный срок за «попустительство к мародерству» своих подчиненных – солдат повязали, когда они в массовых количествах отправляли домой посылки, набитые одеждой и «изделиями немецкого ювелирного промысла», а их начальник был не в курсе. Капитан Рывкун изнасиловал молоденькую полячку – внучку функционера из просоветского Комитета национального спасения (с возмущением уверял, что девица сама кокетничала и строила глазки, от чего, собственно, и пошатнулись моральные устои сурового офицера). Лейтенант Дережко, к удовольствию немцев, завел солдат на минное поле. Капитан Ситников напился в боевой обстановке и орал, что не будет исполнять вредные приказы, чреватые уничтожением его подразделения. Майор Богомолов с вверенной ему комендантской ротой едва не прошляпил знамя гвардейского полка: немцы прорвались на фланге, потрепали штаб, и, кабы не находчивость одного быстроногого сержанта, часть пришлось бы расформировывать, а память о ней – предать позору.

Перед рассветом 16 апреля вся мощь артиллерии 1-го Белорусского фронта обрушилась на позиции 9-й немецкой армии. Одерско-нейссенский рубеж состоял из трех оборонительных полос общей шириной около сорока километров. Немцы использовали все детали рельефа: реки, озера, каналы, овраги, обширные леса на холмах. Каждый дом, каждая деревня превращались в опорный пункт и были приспособлены к круговой обороне. Четырнадцать вражеских дивизий скопились на направлении главного удара. Немцы спешно подтягивали последние резервы – вспомогательные воинские части, батальоны фольксштурма, мальчишек из гитлерюгенда…

За два часа до рассвета в полосе 1-го Белорусского фронта началась артиллерийская подготовка. Девять тысяч орудий и минометов, полторы тысячи реактивных установок в течение получаса перемалывали первую полосу обороны. Артиллерийский огонь пронесся по траншеям, словно смерч. Все пространство до горизонта озарилось ярким светом. Германские позиции заволокло густым дымом. Земля взрывалась, вскидываясь в небо фонтанами грязи и бревен. Кружились испуганные птицы…

Штрафники стояли плотно – в извилистой траншее, дожидаясь сигнала к атаке. Каждый солдат – комок нервов, сжатая пружина. Задача была ясной: не озираясь на соседей, прорвать первую полосу оборону и закрепиться на высоте близ деревни Гайссенау. Грохот артиллерии звучал в ушах бойцов самой нежной музыкой. Им так не хотелось, чтобы она умолкала…

Но вскоре «боги войны» перенесли огонь в глубину обороны, что недвусмысленно намекало: вот-вот последует сигнал. Уже не так закладывало уши. Люди общались вполголоса, кто-то пошучивал – начинаем, дескать, утренний концерт по заявкам.

– Держишься? – пихнул Максим прильнувшего к брустверу Шеботню.

– Держусь, Максим, – усмехнулся разжалованный лейтенант. – Страшно только… Справимся, ничего. Тебе ведь тоже страшно?

– А мне всегда перед боем страшно, – признался Максим.

Горькая правда – страх погибнуть врос в подкорку. Коренич научился им управлять, уверял себя, что это не страх, а инстинкт самосохранения, который, как и боль, есть у любого человека, и что это совсем не трусость.

– Хорошо, что заградительные отряды упразднили, – пробормотал побледневший Кибальчик – статный парень, потеющий так, что все его лицо казалось намазанным толстым слоем гусиного жира.

– А что тебе заградительные отряды? – покосился на него бывший капитан Рывкун. – Отступать собрался?

– Да нет, – смутился Кибальчик. – Просто неприятно, когда тебе в спину свои же пулеметы таращатся…

– Слушайте, мужики, а куда мы наступаем? – подал голос молодой и нескладный Дережко. – Что там за высотой – поле, лес, страна чудес?

– Кладбище, – ухмыльнулся немногословный и циничный Ситников. – Ты еще добеги до этой высоты, с фрицами отношения выясни, а потом спрашивай.

– Говорят, здесь повсюду болота, – бормотал чернявый Ахмадянов. – Мол, до самого Берлина – болота, леса и овраги…

– Жалко, что Войско Польское на другом фронте воюет, – протянул бывший майор Орехов. – Поляки еще со времен Сусанина обожают по болотам шастать.

Кто-то усмехнулся, кто-то сдержанно рассмеялся.

– Батюшку надо было пригласить, – как-то непонятно изрек бывший майор Богомолов; пояснил, заметив недоумение окружающих. – Уж не знаю, как полит-отдел проглядел… хотя, возможно, это их инициатива и была – в 312-й полк перед наступлением на Варшаву прибыл самый настоящий православный поп, с бородой и в рясе. Всех желающих построили, он ходил по рядам, что-то пел, камлал и бойцов освящал, а еще раздавал крестики – мол, Господь вас теперь хранит, можете не бояться и смело идти в бой.

– Да ну, – засомневался Рывкун. – Если каждый повесит на себя крест и помолится… и что, в бою никого не убьют? Не, мужики, нереально.

– А у нас почти каждый на хирургическом столе молится, – вздохнул бывший начсанбата Писарчук. –

А если не умеет, то все равно Бога поминает, что-то просит у него, умоляет – думает, что Боженька сейчас все бросит и кинется исполнять его пожелания…

«Дань русской традиции, – подумал Максим. – Это еще не значит, что Бог существует и всех бережет. Судя по этой войне, нами правит не Бог, а дьявол, причем он-то все видит…»

Оборвалась артиллерийская подготовка. Взвились в воздух тысячи разноцветных ракет, и в полосе наступления 1-го Белорусского фронта вспыхнули полторы сотни мощных зенитных прожекторов. Осветились высоты, распаханные снарядами. Это было так внезапно и торжественно, что все застыли в нелепом благоговении.

– Ни хрена себе иллюминация, – восхищенно протянул Кибальчик. – Послушайте, товарищи, это что же получается? Мы пойдем в атаку и будем у противника как на ладони?