Джеймс Хилтон - Утерянный Горизонт

"Вы сами совершили свое открытие?" спросил Кануэй.

"Не совсем так, но я пустился в догадки, и затем выложил все это Чангу -- прямо, заметьте, как мужчина мужчине. И знаете что, Кануэй, китаяшка то этот, совсем не такой дурной парень, как мы предполагали."

"Лично я никогда и не считал его дурным человеком."

"Конечно, Вам он всегда нравился, и поэтому Вы не удивитесь тому, как мы с ним сошлись. И было это, по всем меркам, событием памятным. Он показал мне все разработки долины, и, что может показаться Вам любопытным, я получил полное разрешение властей на поиски в ограниченных лишь моим желанием размерах, ну и составление полного, подробного доклада. Что Вы думаете об этом, дружище? Они, кажется, были весьма довольны располагать услугами специалиста, особенно когда я заметил, что может быть, смогу помочь им с увеличением производительности."

"Я вижу, Вы собираетесь здесь совсем освоиться," сказал Кануэй.

"Что ж, я признаюсь, что нашел здесь работу, и это уже немаловажно. И потом, кто знает чем это все обернется. Может быть, на родине у моих приятелей отпадет желание закидывать меня в тюрьму, доложи я им о новом золотоисточнике. Существует лишь одна трудность -- поверят ли они мне на слово?"

"Такое возможно. Удивительно чему только люди могут поверить."

Барнард кивнул в энтузиазме. "Рад, что Вы меня понимаете. Теперь можно заключить и сделку. Конечно, все идет пятьдесят на пятьдесят. Все, что Вам остается сделать, это украсить мой доклад своим именем -- Британский официальный представитель, и все такое. Это придаст весу."

Кануэй рассмеялся. "Ну мы посмотрим на счет этого. Вы сначала сделайте свой доклад."

Его забавляло представить настолько неправдоподобную ситуацию, однако в то же самое время он был рад за Барнарда и его, приносящую такой мгновенный комфорт, находку.

И еще существовал Высший из Лам, и встречи с ним участились. Нередко посещения Кануэйя происходили поздним вечером и длились долго, долго спустя исчезновения последних чайных чаш и роспуска на ночь прислужников. Состояние и благополучие троих его спутников постоянно интересовало Высшего из Лам, а однажды он прямо спросил Кануэйя о проводниках, прибытие которых в Шангри-Ла несло неизбежное нарушение порядка.

В раздумьи Кануэй ответил: "Мэллинсон склонен следовать своим планам -он молод и честолюбив. Двое других - " Он пожал плечами. "Честно говоря, случилось так, что оба они весьма настроены на то, чтобы остаться -- на некоторое время, в любом случае."

На мгновение внимание его привлекли проблески света в занавешенном окне; по дороге в знакомую комнату, он помнил, что слышал слабые бормотания грома. Но сейчас ни звука не доносилось, и тяжелые гобелены подавили молнию до бледного мерцания искорок.

"Да," последовал ответ, "мы сделали все возможное, чтобы обеспечить им домашнюю обстановку. Мисс Бринклоу мечтает о нашем обращении, да и господин Барнард был бы не прочь обратить нас -- в компанию ограниченной ответственности. Безвредные предприятия -- для весьма приятного времяпровождения. Но как на счет Вашего юного друга, которому не приносит утешения ни золото ни религия?"

"С ним нам еще придется хлебнуть горя."

"Боюсь, что проблемы юноши окажутся Вашими."

"Отчего же моими?"

Немедленного ответа не последовало, так как были внесены чайные чаши. Высший из Лам впал в сухое, еле видимое гостеприимство. "Этим временем года Каракал посылает нам бури," окрашивая разговор согласно ритуалу, сказал он. "Люди Синей Луны верят, что демоны вызвают их, свирепствуя в огромных пространствах за пределами долины. Они зовут эти земли oттуда -- Вам, наверное, известно, что в их понимании слово это используется для всего внешнего мира. Им, конечно, ничего неизвестно о таких странах как Франция, Англия, или даже Индия -- в их представлении жуткое плато расходится, что почти верно, без границ. Укутанные своими теплыми безветренными уровнями, они не мыслят представить, чтобы у кого-либо возникло желание покинуть долину; и без сомнения, всех тех, кто находится вне ее, они рисуют как страстно желающих сюда попасть. Это всего лишь вопрос мировоззрения, не так ли?"

Кануэй вспомнил чем-то близкие замечания Барнарда и процитировал их. "Какой здравый смысл!" была реакция Высшего из Лам. "И к тому же он -- наш первый американец, нам действительно повезло."

Представить, что удачей ламазери было приобретение человека за которым полиция десятка стран поставила серьезную слежку, было для Кануэйя несколько пикантно. Он был бы не прочь разделить эту пикантность с Высшим из Лам, если бы не чувство, что в должный момент Барнард сам должен поведать свою историю. "Без сомнения, он прав," ответил Кануэй, "в современном мире найдется большое число людей, кто был бы достаточно счастлив здесь."

"Слишком большое, дорогой мой Кануэй. Мы лишь единственная спасательная лодка среди бушующего моря; несколько случайно оставшихся в живых смогут найти у нас место, но если нахлынут все с потонувшего корабля, мы утонем сами...Но давайте сейчас не об этом думать. Я слышал о Вашей дружбе с нашим непревзойденным Бриаком. Мой восхитительный земляк, хотя я не разделяю его мнения о том, что Шопен -- величайший из всех композиторов. Как Вы знаете, я предпочитаю Моцарта..."

Только лишь после того, как чайные чаши были унесены и прислужник отпущен на ночь, Кануэй осмелился возвратиться к неотвеченному вопросу. "Мы говорили о Мэллинсоне, и Вы заметили, что его проблемы окажутся моими. Отчего именно моими?"

Высший из Лам очень просто ответил: "Потому, сын мой, что я на пороге смерти."

Заявление было необычайным, и некоторое время Кануэй хранил молчание. В конце концов Высший из Лам продолжил: "Вы удивлены? Но друг мой, мы ведь, конечно, смертны все, даже здесь, в Шангри-Ла. И, возможно, мне еще осталось несколько мгновений, или даже, на этот счет, несколько лет. Я всего лишь смотрю в глаза правде, а она та, что я уже вижу конец. Мне так мило Ваше волнение, и я не буду скрывать, что даже в моем возрасте размышления о смерти приносят легкую тень тоски. К счастью, физически ей достанется совсем немного, а что касается остального, наши религии предлагают приятную оптимистическую гармонию. Мне хорошо, только приходится приспособить к себя к странному чувству в течении тех часов, что еще остались -- я должен понять, что времени осталось только для еще одной вещи. Можете ли Вы представить какой?"

Кануэй молчал.

"Это касается Вас, сын мой."

"Вы оказываете мне большую честь."

"Я собираюсь сделать намного больше чем это."

Кануэй слегка поклонился, но не произнес ни слова, и после небольшой паузы Высший из Лам продолжил: "Вам наверняка известно, что частота наших бесед была необычной здесь. Но наша традиция, я позволю себе некоторый парадокс высказывания, никогда не делала нас рабами традиций. У нас нет ни жестких правил ни неумолимых законов. Мы поступаем так, как считаем нужным, руководствуясь сегодняшней мудростью, и ясновидением будущего, бросая на прошлое лишь легкий взгляд. И именно это вдохновляет меня на сей последний шаг."

Кануэй хранил молчание.

"Я передаю в Ваши руки, сын мой, наследие и судьбу Шангри-Ла."

Напряжение, наконец, рухнуло, и за ним сила мягкого и доброго убеждения обуяла Кануэйя; отголоски покрылись тишиной, и все, что осталось, было лишь гонговое биение его сердца. И тогда, прерывая ритм, пришли слова:

"Сын мой, я ждал Вас в течении долгого, долгого времени. Я сидел в этой комнате и всматривался в лица новоприбывших, видел сияние их глаз и слышал голоса, с неутолимой надеждой встретить в один день Вас. Коллеги мои обросли годами и мудростью, но Вы, все еще в юном возрасте не уступите им умом. Друг мой, завещание мое -- задача для Вас не сложная, ибо порядки наши связаны шелковыми узами. Мягкость и терпение, обогащение ума, управление в мудрости и тайне во время бушующей от нехватки этого бури -- для Вас все это будет приятно простым, и без сомнения, Вы будете очень счастливы."

И снова Кануэй безуспешно пытался найти ответ, до тех пор пока наконец яркая вспышка молнии не окрасила бледностью тени, заставив его воскликнуть: "Буря...буря, о которой Вы говорили..."

"Это будет такая буря, какой мир до сих пор не видывал. Ни в оружии, ни в помощи сильных, ни в науке спасения не будет. Свирепствовать будет она до тех пор, пока соцветие каждой культуры не будет растоптано, и все человеческое не предастся хаосу. Таковым было мое видение Наполеона в пору, когда имя его было еще безвестным; и я вижу ее сейчас, все отчетливее с каждым часом. Вы считаете, я ошибаюсь?"

Кануэй ответил: "Нет, я думаю, в Ваших словах есть доля правды. Подобное знамение уже обрушилось однажды, и последующие пять столетий были покрыты мраком.[2]"

"Параллель эта не совсем точна. Потому, как раннее Средвековье не было уж настолько мрачным -- период этот был наполнен блистающими фонариками, и даже если они полностью меркли в Европе, лучи доносились из Китая или Перу, где они в буквальном смысле были зажжены снова. Но грядущая эпоха мрака покроет завесой весь мир; не останется ни святилища ни укрытия, за исключением тех, что слишком скромны, чтобы быть замечеными, или слишком секретны, чтобы быть найдеными. И Шангри-Ла может надеяться быть среди подобных. Несущий на крыльях смерть городам и огромным центрам не пересечет путей наших, а если случай и занесет его сюда, он не посчитает нас заслуживающими бомбы."