На земле московской - Вера Алексеевна Щербакова

Он будто не спал, сразу сориентировался; пригласил сесть, запахнул пижаму. Ни в голосе, ни в глазах не было и тени радушия.

— Я-то предполагала — мы сработались и между нами полное понимание. А вы ставите меня в смешное положение, Николай Николаевич…

Катя спохватилась, что начала чисто по-женски с упреков и на ходу перестроилась.

— Растолкуйте мне, пожалуйста, почему вы стали против конических роликов в шпинделях, поначалу предложив их? Я тут что-нибудь не понимаю?

Николай Николаевич как будто не спешил вступить в разговор, судя по его отсутствующему выражению лица, — так показалось Кате, и она была права. Он судил по собственной жене: пусть выговорит весь свой запал, а он послушает.

Но Екатерина Ермолова, задав вопрос, замолчала, ожидая ответа, устремив на собеседника свой строгий выпытывающий взгляд.

— Нет, я не против, перемонтировать можно… однако, сами посудите…

Катя стремительно перебила его:

— Можно или должно? Отвечайте, отбросив все привходящие соображения.

Жена услыхала за дверью, как Микеша брякнул: «Должно», — потом притворно закашлялся. Она понимала, что это означало: Николай Николаевич был недоволен собой.

С Квашенниковым стали происходить любопытные вещи, удивляющие его самого. Он словно нечаянно сделал открытие, что пятьдесят лет это еще далеко не старость, а пора зрелых поступков и отдачи накопленного.

Но было ли у него что отдавать — вот вопрос? Поговорить бы с кем из сверстников откровенно, спросить, какие думы у них на этот счет о себе.

Николай Николаевич перебрал в голове всех дружков-приятелей и ни на ком не мог остановиться, За ненормального посчитают, заговори он с ними на такую тему. С одной, пожалуй, Екатериной Сергеевной можно было наговориться, но его отпугивали от нее иногда насмешливые нотки. Странная женщина, она и над собой частенько подшучивала и не по пустякам, а в серьезном, и с беспощадной прямотой!

Он махнул рукой, — ничего, обойдется без откровений. И все-таки в первый же выходной постарался уехать на дачу в одиночестве, задумав на досуге перебрать чердачный архив: блокноты разные, дневники. Упорная потребность что-то уяснить, разобраться в своей жизни продолжала томить его.

На дачке с занавешенными окнами и неприбранной посудой с прошлого выходного пахло запустением и было холодновато, — октябрь на дворе. Озябшие мухи, прильнув к стеклам в ожидании солнышка, еле-еле шевелились.

Бросив на стол сверток с продуктами, припасенный женой, Николай Николаевич, не откладывая, полез сразу наверх.

На чердаке в большом ящике он хранил свои старые бумаги навалом, прикрытые газетными подшивками, — это на случай, чтобы отбить охоту у ребятишек совать нос, куда не следует.

…Ушастый мальчик с большой головой, толстыми щеками, насупив брови, пытливо и подозрительно смотрел на Николая Николаевича с фотографии почти сорокалетней давности. Вокруг другие ученики с учительницей посередине.

«6-й класс А» — крупно написано на обороте карточки.

Так вот каким он был в тринадцать лет — лучший ученик средней школы маленького районного городка, удивляющий учителей способностями по математике!

Припоминая это, Николай Николаевич приятно заволновался: значит, был он когда-то первым из первых и гордо носил свою некрасивую большую голову, мальчишки искали его дружбы.

После окончания семилетки Николай уехал в Москву на заработки. С первых же шагов он хорошо зарекомендовал себя на заводе, имел несколько удостоверений на рационализаторские предложения. Но вместо того, чтобы учиться по вечерам, как делали многие его сверстники, он не гнушался починкой электрических плиток, утюгов. Поковыряется часок-другой, и, смотришь, почти дневной заработок в кармане.

Развалюха вдовы Квашенниковой давно уже была перестроена с его помощью.

Николай Николаевич, открыв перевязанную бечевкой шкатулку, нашел полуграмотное, на линованной бумаге, письмо от матери.

«Деньги поберегай, Микеша, — нравоучала она, — мне хватает, а что пришлешь, все тебе, желанному, останется».

Он поцеловал письмо и снова спрятал. Если он свою жизнь считает не совсем удавшейся, то мать не виновата в этом, а ему, молодому, — положено было дальше видеть!

В техникум Квашенников поступил учиться без малого в сорок лет, когда уж так на него насели в цехе, что на стало возможности отбрыкаться.

«Рано ты стал о благополучии печься, Микеша, рано…» — вздохнул Николай Николаевич, впервые взглядом постороннего человека судя и разбирая свою жизнь.

Он стряхнул пыль с костюма и слез с чердака. Нерадостным было свидание с молодостью, — эх, если бы дано было человеку все начать сначала, — не так бы он распорядился ею!

Встречая новый, тысяча девятьсот сорок седьмой год, Екатерина Ермолова возлагала на него большие надежды. И у нее имелись на то все основания, как в личном, так и в производственном плане. Техника цеха, по общему признанию заводских специалистов, находилась, если не в идеальном, то в очень благополучном, ухоженном состоянии.

Она жила и работала теперь со спокойной уверенностью, что никакие неожиданности не могут повредить им: будет ли то непредвиденное увеличение плана или придется осваивать незнакомый тип кольца.

В семейной жизни Ермоловых так же все складывалось хорошо: месяц назад мужу было присвоено очередное звание подполковника, Наденька радовала своими школьными успехами. Самой Екатерине предстояла зимняя экзаменационная сессия на втором курсе института.

— Господи, уж не утруждала бы ты себя, внученька, — вздыхала бабка, вполне искренне полагая, что женщинам в ее время жилось проще.

А мастер Елизавета Вагонова серьезно грозила Кате:

— Смотри, девка, как бы муж тебя не разлюбил… Вечно ты занята!

Катя побаивалась одного преподавателя по спецпредмету, хотя готовилась к нему на совесть, — составила целую картотеку проработанных пособий русских и зарубежных авторов.

Кто знает, как складываются, от чего зависят мгновенно вспыхнувшие симпатии или антипатии у мало знакомых между собой людей? Преподаватель спецпредмета, кандидат технических наук, знал Катю по вступительному в институт экзамену, когда ее вот уж воистину угораздило заспорить с ним по одному вопросу. Кандидат наук принял это за дерзость и собирался влепить ей непроходной балл, но приемная комиссия отстояла Катю.

И вот судьба вновь сводила их в тех же качествах: он — экзаменатор, она — экзаменующаяся. Правда, за прошедшее время она выдвинулась на работе, у нее отличная служебная характеристика с чем, видно, придется считаться.

Кандидат наук едва ответил Кате на ее «здравствуйте» и от презрения, должно быть, глядя поверх ее головы, велел тащить билет с вопросами. Катя вытащила: вопросы оказались несложные, но запутанные. Экзаменатор при желании явно может потопить ее. На минуту Катя растерялась, самоуверенность покинула ее. Она чувствовала себя безнадежно робкой студенткой, а не старшим технологом большого цеха и перестала владеть собой: захотелось встать и уйти.

Бархатистый голос с издевательскими интонациями будто пригвоздил ее