На земле московской - Вера Алексеевна Щербакова

«А мы кокетливы…» — пронеслось в голове Нины.

Он посоветовал ей обратиться к начальнику цеха, но уже с его просьбой помочь определить ученицу на штатную единицу.

— На месте там виднее…

— Нет уж, — вспыхнула Нина, — ни к кому я больше обращаться не буду!

Она встала. Он задержал ее жестом руки и взялся за телефон. Лунин вспомнил, что Нина всегда была упряма и вспыльчива, и это воспоминание доставило ему удовольствие. Там, в прошлом, он был отвергнут ею, а теперь она сидела перед ним жалкой цеховой работницей. У нее грубые от физической работы руки.

Стойкую красоту Нины Виктор Григорьевич упорно не хотел замечать.

Не попрощавшись и не дослушав, с кем Лунин будет говорить, Нина вышла из кабинета, хлопнув дверью, оставив Виктора с целым ворохом для чего-то пробудившихся воспоминаний.

Лунин не любил, как он говорил, «людей с крайностями». По его наблюдениям, они сами не жили и окружающим жить не давали: или своей излишней честностью (возможно, показной), или придирчивостью, или просто потому, что сами не знали, чего хотели.

К последним он относил Нину Полякову. Лунин целый день был не в духе после ее посещения, сердился на себя и удивлялся, что все еще находится в какой-то странной зависимости от этой женщины, стоит ему лишь увидеть ее!

Он не считал себя человеком мелочным и тем более мстительным, а тут вдруг почувствовал злорадное удовольствие, заглянув в ее готовые заплакать глаза.

Лунин никогда не возвеличивал себя над людьми — упаси боже, — он не лучше, но и не хуже других. Но он был твердо уверен, что все люди притворяются: одни менее искусно, другие более. Каждый прежде всего заботится о себе, о личном благополучии.

Насколько он знал Нину Полякову, она не относилась ни к той, ни к другой категории людей. И это раздражало Виктора, выводило из равновесия. Да и нехорошо, если быть объективным, он обошелся с ней, когда ему ничего не стоило все уладить.

Лунин повздыхал, повздыхал и успокоился. Ну, даст он ученице Соне штатную единицу! Нельзя же без конца заниматься самоедством. Его-то никто не пожалеет, если он не пожалеет сам себя — интеллигентного и, по собственным понятиям, безусловно порядочного человека!

В начале октября выпал большими хлопьями снег на еще не успевшие опасть листья. Три дня город стоял в необычном убранстве: зелень и снег, а под вечер появились на карнизах сосульки.

Детвора высыпала на улицу с санками, лепила снегурочек.

Катя, отложив все личные дела, подолгу задерживалась на заводе и только по дороге туда и обратно могла полюбоваться на проделки преждевременной зимы. Получалось так, что и домой в городок она ездила теперь только на выходной день.

Главной Катиной заботой в цехе были станки, над которыми трудились слесари, народ капризный и обидчивый: лишнего слова не скажи, замечания не сделай. Но Екатерина, не в пример Квашенникову, отлично ладила с ними. Николаю Николаевичу изменяла выдержка, он заметно нервничал, хотя все шло по графику и даже лучше. Для того чтобы переконструировать копирное приспособление на «бракоделах», требовалась не одна неделя, руководство завода пошло на это, и все-таки каково было начальнику цеха докладывать на сводках директору о ежедневном невыполнении плана! Потом с него потребуют наверстать упущенное во время вынужденного простоя станков. А если не получится? Спросят в первую очередь с него, а не со старшего технолога: он отвечает за план, она — за состояние техники.

— Екатерина Сергеевна, — запричитал Квашенников, — я в сей реконструкции главное страдающее лицо, и вы уж, пожалуйста, поторопите слесарей, они слушают вас!

Она с улыбкой пообещала, взглянув на похудевшего и как будто еще более полысевшего Николая Николаевича. Нет, не зря он был начальником цеха! Он был отличным знатоком всех типов и марок станков и умел мыслить технически: сколько дельных советов дал Николай Николаевич, когда они проектировали самоврезающийся резец!

И вдруг они жестоко поссорились, когда дело дошло до перемонтажа шпинделей, хотя он сам же предложил перевести их с цилиндрических роликов на подшипники с коническими роликами.

— Нет, не могу. Это еще по верной неделе на каждый станок. Мы себя без ножа режем! Ничего, потянут и так!

— Потянут-то, потянут, но будет дробление на желобе.

Екатерина настаивала, тратя при этом много энергии, Николай Николаевич упорствовал, прикрывая глаза и время от времени делая жевательные движения.

Слесари держали сторону старшего технолога, но в спор не вмешивались, их дело, как они считали — сторона, что скажут, то они и выполнят.

Миновал день, другой, пора было приходить к какому-то решению насчет шпинделей, монтаж с приспособлениями заканчивался.

Катя всерьез обеспокоенная, жаловалась в воскресенье мужу:

— Ведет себя, как индюк надутый, слова из него не вытянешь. Не хочется мне в наши перипетии начальство втягивать… Мне с «индюком» бок о бок работать.

— А ты к его половине сходи, — услышав о чем речь, подала голос Аграфена Егоровна. — Ночная кукушка всегда перекукует.

Внучка рассмеялась. Запахивая на себе домашний фланелевый халатик, желтый и нежный, словно пушок цыпленка, — она не поленилась встать из кресла, чтобы поцеловать бабку.

— Возьму и воспользуюсь твоим советом!

Квашенников весь следующий день старался избегать старшего технолога, Катя понимала, почему: не состоится между ними решительного разговора, и он поступит по-своему, пустит в эксплуатацию станки без стопроцентной гарантии на успех, лишь бы побыстрее давать продукцию. Манера страуса, прячущего голову под крыло!

К концу работы Квашенников вообще куда-то скрылся, как ни разыскивала его Катя.

— Домой скорее всего учапал, — безмятежно предположила уборщица, видевшая начальника с час назад.

«Нагряну сию минуту к нему домой и там поговорим, — раздраженно подумала Катя, убирая со стола бумаги. — Пусть в другой раз не обольщается, что от меня просто отделаться…»

Поправив перед зеркалом прическу, заново подкрасив губы Катя захлопнула за собой дверь и влилась в поток людей, отработавших первую смену.

Вестибюль весь был забит народом, пережидавшим дождь со снегом. Разбившись на кучки, тут разговаривали, пели и даже ухитрялись на коленях играть в шашки.

Катя с трудом протискалась к двери, повязала непромокаемый платочек и вышла на улицу под дождь: не размокнет, добежит как-нибудь, только все чулки заляпает грязью.

Дверь открыла Зинаида Ивановна, заахала, захлопотала.

— Микеша, Микеша, к тебе гость! — закричала она.

Квашенников полулежал с газетой на диване, сладко подремывая. Он не сразу открыл глаза на голос жены. Катя стояла ждала в раздражении: он тут копит жиры, а она мокнет под дождем, не зная покоя!

— Извините, я без приглашения. Вы ушли