Габриэль Руа - Счастье по случаю

— Сдачу оставь себе, — холодно сказал он. — И поешь чего-нибудь сытного на эти деньги… Ты слишком уж худа.

С ее губ чуть было не сорвался дерзкий ответ. Она чувствовала себя глубоко оскорбленной — больше всего от сознания своей тайной покорности его воле — и хотела было гневно вернуть ему монету, но Жан уже надевал пальто.

— А, ты ненавидишь меня, — пробормотал он. — Ненавидишь это кафе, ты все ненавидишь, — продолжал он, словно, склонившись над ней, видел мрачное поле ее сердца, где до сих пор зрели лишь протест и горечь.

Затем он удалился быстрым шагом, и в развороте его широких плеч чувствовалась решимость, сила и нервность. Ему не приходилось нетерпеливо расталкивать толпу локтями. При его приближении она расступалась сама. И у Флорентины возникло предчувствие, что если она не придет на свидание, то больше уже никогда его не увидит. Провожая его взглядом, она смутно сознавала, что этот незнакомец интуитивно понял ее лучше, чем она сама понимала себя. На минуту он озарил ее жизнь словно молнией, и при этой мгновенной вспышке ей открылось множество черт этой жизни, до сих пор таившихся во мгле.

Но теперь, когда он ушел, ей опять казалось, что она не способна разобраться в собственных мыслях. Ею овладело глубокое смятение. «Я не пойду, я не пойду, вот он увидит, что я не пойду», — убеждала она себя, сжимая кулаки с такой силой, что ногти вонзились в ладони. Но тут она заметила, что Эвелина наблюдает за ней, едва скрывая недобрую усмешку. А Маргарита, толкнув ее, чтобы пройти с мороженым в руках, шепнула ей на ходу:

— А я была бы не прочь, если бы он поглядывал на меня. По-моему, он ничего себе.

И ярость в сердце Флорентины понемногу улеглась, уступив место приятному ощущению, что ей завидуют. Она никогда в жизни не умела правильно оценить ни дешевой драгоценности, ни мимолетного флирта, ни даже обрывков воспоминаний без помощи чужого взгляда.

Вернувшись после обеда на завод и возясь со сломанным мотором, починка которого требовала много усилий, Жан удивленно повторял про себя: «Ну, что я за болван, с ума я сошел, что ли? Мне вовсе не хочется заводить роман с Флорентиной… Если такая девчонка вцепится в тебя, так уж от нее не отвяжешься! Я совсем не хочу опять с ней видеться… И что меня дернуло приглашать ее?»

Вначале он думал, что может в любую минуту прекратить этот только-только начавшийся флирт; ведь и прежде, когда он (что случалось очень редко) начинал ухаживать, за какой-нибудь девушкой, он всегда останавливался на полпути: либо потому, что ухаживание давалось, по его мнению, слишком уж легко, либо из-за нежелания тратить на пустяки свое свободное время. Ибо он был очень честолюбив, он жаждал добиться успеха в жизни и считал, что для этого по-настоящему необходимо только одно: правильно распределять свое время. И до сих пор он без всяких колебаний и даже без сожаления полностью посвящал свой досуг упорным, напряженным занятиям.

Но сегодня, возвращаясь после окончания работы к себе в меблированную комнату, которую он снимал на улице Сент-Амбруаз, у канала Лашин, Жан сначала с удивлением, а потом с раздражением заметил, что никак не может отогнать от себя образ Флорентины.

«Она такая же, как и другие, — думал он. — Она просто хочет поразвлечься и заставить парня раскошелиться, отнять у него и время и деньги. Вот и все, что ей нужно… А я или другой…» Но перед его глазами снова и снова вставала ее тонкая фигурка, детские губы, тревожные глаза. «Нет, — говорил он себе, — в ней есть что-то необычное, и она могла бы, пожалуй, заинтересовать меня… чуть-чуть».

И вдруг, совсем один посреди уже темной улицы, он громко расхохотался, потому что увидел себя глазами Флорентины: насмешливым и злым задирой, знакомство с которым опасно и потому особенно заманчиво, как все действительно опасное. И еще потому, что он понял, насколько не похож подлинный Жан Левек на того человека, каким он старался выглядеть в глазах окружающих: ловкач и хвастун, удивляющий всех своим подозреваемым распутством, вызывающий всеобщее завистливое восхищение. Но подлинный Жан Левек был совсем другим. Это был прежде всего молчаливый, упорный труженик. И ему самому, в сущности, гораздо больше нравился именно этот благоразумный, практичный человек, любивший работу не ради нее самой, а ради честолюбия, которое она разжигала, ради успеха, который она подготавливала, ему нравился этот юноша с с трезвой головой, бросавшийся в труд, как в праведную битву.

«Так-то!» — сказал он и представил себе, как он выглядит, работая по вечерам в своей комнатке над заданиями, которые он получает по почте. Эта картина доставила ему удовольствие. Никакие трудности не могли его обескуражить. Его образование было недостаточным — и он пополнял его. Да и кто когда научился чему-нибудь у преподавателей? Он сам был для себя учителем, суровым и требовательным. Он крепко держал себя в узде. А все остальное, что составляло для него зримую форму успеха, — богатство, уважение, — прекрасно могло и подождать. Ибо он уже познал опьянение истинного успеха, когда, скрывшись в своей комнате, точно в келье, трудился над сложной задачей по алгебре или геометрии и твердил себе, яростно сжимая зубы: «Они увидят, увидят когда-нибудь, чего я могу достичь!» Еще несколько лет — и он получит диплом инженера. И тогда глупцы, не умеющие сейчас оценить его по достоинству, только рот разинут. Тогда все увидят, кто такой Жан Левек! А сам он, оглядываясь впоследствии на эту пору своей жизни, будет знать, что в ней уже зрели семена его будущего успеха, что она вовсе не была жалкой и бесполезной, как это могло бы показаться.

Придя домой, он хотел было, по обыкновению, сразу же сесть за работу, но вспомнил о свидании, которое назначил Флорентине, и вновь рассердился на себя.

«А, да ладно! Не пойду, и все тут!» — решил он и раскрыл учебники и тетради. Но ему никак не удавалось сосредоточиться. Он понял, что сегодня не сможет одолеть своей обычной порции, и резко отодвинул от себя разложенные на столе книги и бумаги.

Как правило, одной вечерней прогулки в неделю было вполне достаточно для того, чтобы он отдохнул и снова начал ценить эти вечера, посвященные упорному труду. Раз в неделю, чаще всего по субботам, он в одиночестве гулял по улице Сент-Катрин, заходил в кинотеатр «Палас» или «Принсес» и заканчивал вечер изысканным ужином в фешенебельном ресторане. Потом, весело посвистывая, он возвращался в свое задымленное предместье, такой счастливый, словно получил подтверждение, что его тайные честолюбивые надежды сбудутся. Именно в эти минуты Жан особенно радовался тому, что он одинок, свободен, совершенно свободен, что его не связывают ни семья, ни слишком требовательная дружба, которая могла бы отвлечь его от осуществления намеченных планов. Такие еженедельные прогулки поддерживали его веру в то, что ему уготована исключительная судьба. Потому-то они и были ему совершенно необходимы. Ему нужно было носить красивые дорогие вещи, чтобы уважать себя, и точно так же ему нужно было время от времени смешиваться с толпой, чтобы лишний раз насладиться всей силой своей убежденности, своей могучей решимостью ни в коем случае не жертвовать ни единой частицей тех редкостных и ценных качеств, которые отличали его от других.

Он смутно ощущал в себе еще одно беспокойное чувство: он испытывал к людям глубокое любопытство, иногда похожее на жалость. На жалость или на презрение — он и сам не мог точно сказать. Но ему смутно казалось, что его постоянная потребность ощущать свое превосходство над другими должна питаться чем-то вроде сострадания к тем людям, которые более всего непохожи на него.

«Жалость или презрение?» — спросил он себя, снова возвращаясь к мысли о Флорентине. Кто она? Как она живет? Ему хотелось бы многое узнать о ней, не жертвуя, однако, ради этого ни своим драгоценным временем, ни, главное, какой-либо частицей своей индивидуальности. С тех пор как однажды, обедая в кафе «Пятнадцать центов», он заметил там Флорентину, она возникала перед ним в самые неожиданные минуты: иногда на заводе, в пляшущем пламени открытой домны, а иногда здесь, в его комнате, особенно когда ветер, вот как сегодня, сотрясал окна и неистовствовал вокруг дома. В конце концов это наваждение стало таким мучительным, что Жан видел только одно средство избавиться от него: быть с Флорентиной циничным и грубым, — тогда она возненавидит его, станет бояться, избегать и ему не придется делать такое усилие самому. После двух или трех попыток забыть Флорентину он вновь вернулся в кафе. Он опять виделся с ней, а сегодня даже позволил себе пригласить ее провести вечер вместе. Из жалости? Из любопытства? Или просто чтобы положить всему конец, потому что она должна была бы отказаться от такого грубого и бесцеремонного приглашения? Но хотел ли он, чтобы она отказалась?