Джон Ирвинг - Свободу медведям

«Сейчас он выбежит и слопает меня целиком», — подумал я. Но тут мы оба услышали Больших Кошек, рычавших еще громче, чем прежде, как если бы — в самый последний момент — главные двери их жилища оказались открытыми. Затем я услышал, как Большие Кошки заурчали где-то совсем рядом. Большие Кошки бродили на свободе! Я выполз задом из дверного проема. Однако азиатский монстр не обращал на меня никакого внимания; странно, но он замер, припав к земле, принюхиваясь, пуская слюну, вздрагивая покрытыми грубой, косматой шерстью боками.

Знаменитый Азиатский Медведь думает! Или что-то замышляет!

Но я не желал больше ждать — мало ли, к чему он придет своим ужасным умом. Я бросился мимо открытой клетки и побежал обратно по дорожке к Жилищу Мелких Млекопитающих. Там я нашел мою бедную Галлен, сжавшуюся в дверном проходе лабиринта, всматривающуюся в глубь залитой кровью дорожки, на которой тигр, с малиновыми и черными в инфракрасном свете полосами, припал к большой рыжевато-коричневой антилопе со спиралевидными рогами; бесформенная масса белых кишок несчастного животного вывалилась наружу. Задние копыта торчали вверх над крестцом, поверх которого в разные стороны расползлись несомненно знакомые мне вздутые семенники размером с волейбольный мяч.

— О, Зигги, это же сернобык! — выдохнул я.

— Это тигр, — ледяным тоном произнесла Галлен. — И я не Зигги.

— Это ты кричала? — не менее ледяным тоном спросил я.

— О, наконец-то ты услышал! — В ее голосе прозвучали саркастические ноты. — Как видишь, я справилась со всем без тебя.

— Куда девался этот чертов обезьяний самец? — спросил я ее. Но она лишь плотно сжала губы, так что я не стал настаивать.

Где-то в глубине лабиринта приглушенный голос выкрикивал имена. Я пошел посмотреть: старина О. Шратт стоял прямо у стекла, ратель — едва ли не игриво ворчащий — торжествующе устроился посередине клетки. А О. Шратт то ли вспоминал, то ли перебирал имена.

— Зейкер? — спросил он. — Бейнберг? Муффел? Брандейс? Шмерлинг? Фриден? — Имя за именем — О. Шратт все сильней и сильней терял рассудок.

Затем я вернулся к Галлен, как раз вовремя, чтобы услышать финальный раскат грома: рев Знаменитого Азиатского Медведя, принявшего окончательное решение. Наконец-то, привыкнув к ошеломившей его свободе, медведь сделал выбор. Напряжение других животных зоопарка достило апогея, как если бы этот медведь был грифоном, миф о котором казался страшнее его самого, — им всем было известно, как долго он думал о Хинли Гоуче и что теперь кипело в его сердце.

— И ты выпустил этого медведя! — возмутилась Галлен.

— Нет! — воскликнул я. — Понимаешь, я был вынужден. Он схватил меня. Он не давал мне уйти. Мне пришлось заключить с ним сделку.

Но она пристально смотрела на меня, как если бы я был для нее совершенно незнакомым, точно таким же, как и поверженный сернобык, которого она никогда прежде не видела во всей его былой красе.

— О, Графф! — прошептала Галлен. Ее глаза остекленели от ужаса.

Я выглянул за дверь Жилища Млекопитающих и увидел Азиатского Черного Медведя, всеми четырьмя лапами взбиравшегося по ступеням. Галлен просто оцепенела на месте: она даже не пошевельнулась, когда он протиснулся мимо нас и потопал дальше, в глубь лабиринта. Но он застыл на месте, когда увидел О. Шратта, продолжавшего выкрикивать:

— Вейнстюрм? Воттвеллер? Шнуллер? Штейнгартен? Франк? Маленький Фриш?

А я подумал: «Почему не Ват? Явотник? Мартер? Ватцек-Траммер? Или не собранный по частям Ганнес Графф?»

Обнаружив то, зачем он явился, Азиатский Черный Медведь уселся перед стеклом, сбитый с толку, и с надеждой стукнул громадной лапой по прозрачной преграде, удивляясь скрипу когтей. О. Штатт прекратил перечислять имена.

— Кто здесь? — спросил он. — Я знаю, это Зейкер.

Но Азиатский Черный Медведь не желал и в дальнейшем сносить окрики О. Шратта. Он попятился и встал на дыбы перед стеклом; отступив немного назад, он снова ударил лапой по стеклу и сел, озадаченный.

— Ну, кто ты там? — не унимался О. Шратт. — Я знаю, что ты там!

И тут Азиатский Черный Медведь заревел в полную мощь. Рев умножался эхом, отозвавшимся по всему лабиринту. О. Шратт отпрянул назад и шлепнулся на опилки, перекатившись через рателя, который цапнул его и тут же ретировался назад через дверцу желоба; они оба затрепетали, услышав так хорошо знакомый всем обитателям зоопарка свирепый рев.

О. Шратт пронзительно выкрикнул:

— О нет! Только не ты! Не дайте ему войти! Только не он! Никогда! Нет! Пожалуйста! Зейкер? Бейнберг? Франк? Шнуллер? Шмерлинг? Маленький Фриш? Пожалуйста!

Тогда я толкнул Галлен к двери — казалось, медвежий рев выбросил нас наружу, в зоопарк, который ударился в панику, заслышав яростный гнев животного, которому никто не отважился бы бросить вызов. Ни Большие Кошки, ни слоны, ни бегущие куда-то обезьяны — все они мчались к центральным воротам, как мне показалось. Вместе с кем-то еще. Они бежали слаженно — зоопарк все отлично усвоил. Азиатский Черный Медведь вырвался на волю, и никто не желал оказаться в его безумной компании.

Но когда я и Галлен завернули за билетную будку, направляясь к центральным воротам, за пределами зоопарка я увидел размытые огни фар припаркованных в ряд машин и услышал неясный гул людской толпы. А еще я увидел поток животных, топающих копытами, стучащих когтями, шлепающих через пруд со Смешанными Водоплавающими Птицами — все как один стремились к задним воротам, открытым в Тирольский сад. Туда, где целая миля мха и папоротника простирается вдоль всего чудесного пути до Максинг-парка.

В воротах образовалась пробка, но слон сделал одолжение, оставив сбоку узкий проход. Ему удалось сорвать ворота с верхней петли, однако нижняя петля продолжала удерживать их, и они, болтаясь, перегородили выход.

Галлен и я прошмыгнули мимо застрявшего слона и еще кого-то неловкого, устремившись вперед сквозь команду сбившихся в кучу мелких обезьян.

Но в Тирольском саду тоже образовалась толпа из жителей пригорода, которых было больше, чем полиции, — в ночных рубашках и пижамах, с мерцающими фонариками. Мы остались незамеченными в этой давке; мы пробрались мимо домашних хозяек, кричавших пронзительнее обезьян.

И только когда мы оказались в более высоких и густых кустарниках Максинг-парка, мой разум вырвался из хаоса и прояснился. Я видел, как они прятались по всему пригороду. Безымянные люди с древним оружием — с каминными щипцами, мотыгами, с поблескивающими пилами, вилами, кувалдами и лунообразными серпами. Теперь гул людских голосов перекрывал рев Азиатского Черного Медведя, оставшегося позади нас.

Я тащил за собой Галлен, пока она могла бежать, после чего повалил ее на каменную садовую скамейку, всхлипывая, и представил, как эти прятавшиеся люди выглядят в форме, будучи немолодыми и голодающими, — армия непоколебимых пожирателей мяса, все эти годы таившихся в парках вокруг Хитзингерского зоопарка. С тех самых пор, когда Зан Гланц или кто бы там ни было еще оказался съеден.

Я слышал пару выстрелов; деревья тряслись от птиц и обезьян. Рядом с нами на садовой скамейке удобно расположился гиббон, поедающий завернутую в фольгу конфету.

— Обещай, что останешься на скамейке рядом с этим гиббоном, — попросил я Галлен. Ее лицо выглядело невозмутимым или оцепеневшим, как у примата-гиббона.

Я пробрался до Максингштрассе, отыскав то место, где был оставлен мотоцикл, затем нашел кусты, в которых были запрятаны наши пожитки.

Было еще темно, но все окна домов были освещены, и улицы заливал свет машинных фар; освободив сараи, люди тащили различные предметы — палки, метлы, швабры. Мужчины вступали в громкую битву. Такого оглушительного гула они не слышали очень давно.

Я пристроил наш багаж обратно на мотоцикл и проехал по Максингштрассе, подзывая Галлен. Я не знал, услышит ли она меня сквозь весь этот шум, — вой полицейских «фольксвагенов» следовал за мной с Максингплац. А над деревьями в Тирольском саду мигали голубые огни фар. Людской поток хлынул на Максинг-парк, в то время как поток животных из него вытекал.

У обочины я увидел Галлен, которая стояла так, как если бы она приходила сюда всегда, чтобы остановить автобус, следующий обычным рейсом в этом потоке транспорта. Она машинально взобралась в седло позади меня, столкнувшись с каменным сибирским козлом, оступившимся о бордюр дороги, — лоскут вырванной шкуры болтался у него над плечом, видимо от удара мотыгой.

А я все продолжал прислушиваться к нему — Знаменитому Азиатскому Медведю, — ожидая услышать последний рев отчаяния или удовлетворения. Но я не мог расслышать его сквозь гул людской толпы — даже его.

Галлен сидела позади меня словно кукла, и я помчался вперед, унося нас из потока машин на Максингштрассе. Теперь полиция принялась кружить по Максинг-парку; я видел огни фар и жемчужно-белоснежные обтекатели их «БМВ», огибающих кусты, пытающихся разбить толпу. Внутри стремительно сужающегося круга мотоциклетных фар огромный серый самец кенгуру колотил человека, выронившего из рук свои садовые ножницы; они блестели в траве, прижатые лапой кенгуру.