Жорж Сименон - Человек из Лондона

Приняв решение, Малуан почувствовал облегчение. До конца дежурства оставалось три часа. Рыбный рынок открылся, когда было еще темно. Занимался день, ясный и холодный. Пришел сменщик, замерзший и хмурый.

— Порядок? — спросил он привычно.

— Порядок!

Без особого плана Малуан шел по торговой улице, где только что открылась колбасная, купил колбасы, две банки сардин, кусок паштета.

На рынке он зашел в кабачок и попросил наполнить голубой бидончик разливной водкой.

Все тело размякло. Он действовал как-то неохотно, будто выполнял тяжкий долг. Он даже не верил в то, что делал. Если бы его внезапно встряхнули и обнаружилось, что он проснулся в своей кровати, он не удивился бы.

Вместо того чтобы подняться по крутой тропе, Малуан продолжал путь по низу скалы, на вершине ее он не обнаружил ни одного жандарма. Сарай был чуть дальше, за первой пещерой, идти приходилось по крупной гальке и обломкам скал, и он подумал, что засунутый в карман паштет превратится в кашу.

В последнюю минуту стрелочник присел на камень — передохнуть. А все-таки здорово, что судьба улыбнулась ему, его семье. Его дом совсем рядом, хоть отсюда и не виден, он стоит на скале, словно игрушечный. Из трубы, наверное, вьется дым. Эрнест завтракает перед уходом в школу, Анриетта, видно, спит, ей, бедняжке, так редко выпадает случай понежиться в постели.

По утрам в доме пахнет как-то по-особому — дух спален, аромат кофе, какой-то деревенский запах. По возвращении с дежурства он протягивал руки к огню, потом расшнуровывал тяжелые ботинки, надевал нагретые у плиты комнатные туфли.

Остальная часть дня принадлежала ему, сперва он спал чутким сном, когда слышны все домашние и уличные шумы. Потом мог делать все, что захочется, — налаживать удочки, перекрашивать плоскодонку, настраивать радиоприемник или чинить будильник.

Он вынул из кармана колбасу и с таким любопытством принялся ее рассматривать, будто забыл, что сам купил ее. Море было гладким, чуть окаймленным пеной, но вдали сталкивались барашки, гонимые ветром с суши. Малуан увидел баркасы, медленно тянувшие драги с моллюсками.

«Нынешней зимой мы еще их не пробовали», — подумал он.

Пора кончать передышку! Не оставаться же весь день на камне!

Но убежденность в правильности того, что он намеревался совершить, ослабевала. Так ли уж важно и необходимо это? Еще немного, и Малуан пошел бы домой, решив, что ничего не произошло, что жизнь идет, как прежде.

Но подтолкнула мысль о шурине, которого он всегда ненавидел. Положив колбасу обратно в карман, Малуан с трудом поднялся, как человек, страдающий ломотой в суставах.

Возможно, за ним наблюдали в бинокль. Нередко рыбаки, выбиравшие невод близ берега, замечали черную точку на скале или у ее подножия и говорили: «А вот и Малуан пошел за крабами».

В свободное время рыбаки брали в руки бинокль и рассматривали берег.

В перламутровом свете рождающегося дня виднелись три рыбачьих баркаса — два с коричневыми парусами и один с голубыми.

Малуан шагал к сараю с тем внешне спокойным видом, за которым скрывается страх. Он испытывал такое чувство, будто ему предстоит обратиться к высокому начальству или выступить на митинге.

В такие моменты ум особенно ясен. Все видишь, все слышишь и как бы раздваиваешься. Малуан словно видел себя со стороны или в зеркале в тот момент, когда вставлял ключ в замочную скважину.

Можно было приоткрыть дверь сарая на несколько сантиметров, швырнуть еду, снова запереть дверь и уйти. Можно было просто удалиться, оставив дверь открытой. Он уже перебрал в уме столько вариантов, что потерял к ним интерес.

Поступит он так или иначе, цель одна — лишь бы что-то сделать.

Ключ повернулся без труда: Малуан бережно относился к своим вещам, и замок был смазан. Сперва он приотворил дверь и уставился в полумрак, где вырисовывался нос плоскодонки.

Все было тихо. Ни звука, ни шороха.

Тогда он приоткрыл дверь пошире, в сарай ворвался свет, и в то же время Малуану в нос ударил запах отхожего места. Он нахмурил брови и стал осматривать все, что окружало лодку, поставленную на деревянные катки. Направо — бочка со смолой, налево — груды корзин, и всюду, до самых дальних уголков, хаос — разбросанные доски, ящики, якорь, пеньковые тросы, старые коробки.

«Воздуха здесь маловато», — подумал он.

Ему никогда не доводилось оставаться в сарае при закрытых дверях, и его беспокоил терпкий запах, когда он снова и снова все осматривал.

Машинально, просто потому, что он за этим пришел, Малуан вынул из кармана колбасу и положил на плоскодонку, то и дело оглядываясь по сторонам — не высовывается ли где рука или нога.

— Месье Браун, — сказал он так, как если б встретил знакомого.

Рядом с колбасой легли коробки с сардинами.

— Послушайте, месье Браун… Я знаю, что вы здесь… Сарай принадлежит мне… Если бы я хотел вас выдать, то сделал бы это еще вчера…

Он прислушивался, чуть подавшись вперед. Ни звука, лишь эхом отдались последние его слова.

— Как вам угодно! Заметьте, что я пришел с добрым намерениями. Вчера прийти не мог, на вершине скалы, как раз над вами, стоял жандарм.

Бидончик Малуан по-прежнему держал в руке, почему-то не решаясь пошевелиться. Он говорил, как актер, заучивший текст, но на самом деле импровизировал:

— Сейчас самое важное — это поесть. Я принес колбасу, сардины, паштет. Вы меня слышите?

Уши у него покраснели, как в детстве, когда нужно было декламировать стихи. Но голос стал суровым.

— Бесполезно пытаться всех перехитрить. Я знаю, что вы меня слушаете. Если бы вы ушли, замок был бы сломан, а дверь приоткрыта.

Где же он? За бочкой со смолой? За грудой корзин? Может, под лодкой? Там достаточно пространства.

— Оставляю вам продукты и бидончик с водкой. Думаю, что правильнее будет снова запереть дверь, а то жандармы увидят открытую дверь при повторном обходе и могут заглянуть сюда…

Ему никогда не доводилось говорить в пустоту. Это сбивало с толку и вызывало раздражение.

— Послушайте! Мы не можем терять времени. Я должен знать — живы ли вы или мертвы.

Он вздрогнул при мысли, что, может быть, обращается к мертвецу.

— Скажите хоть слово или подайте какой-нибудь знак. Я не буду пытаться вас увидеть. Я тут же уйду, а завтра принесу еще еды.

Он ждал, взгляд стал жестоким. У рта появилась угрожающая складка, и он слегка наклонил голову, как с ним бывало в минуты гнева.

— Не пытайтесь сделать вид, будто не понимаете по-французски. Я сам слышал, как вы разговариваете с Камелией.

Он подождал еще. Чтобы не выйти из себя, стал мысленно считать до десяти.

— Считаю до трех, — сказал Малуан громко. — Один… два…

Теперь это уже был не только гнев. Появился страх. Малуан не решался больше шевельнуться. Говорил себе, что стоит обыскать сарай, как где-нибудь в углу он наткнется на бездыханное тело, скорченное, как у крысы, объевшейся отравленным зерном. Пришла мысль о запахе… Нет! Через сутки труп не разлагается!

— Ладно! Я ухожу!

Он и впрямь отступил на шаг с намерением уйти. Сзади, за открытой дверью, сверкало освещенное солнцем море… Было так просто выйти, оставив еду на плоскодонке.

— Я ухожу! — повторил он.

Но не уходил. Не мог уйти. Ноги точно приросли к земле.

— Признайтесь, вы нехорошо поступаете! Ведь я пришел с честными намерениями…

«Да уходи же, дурень!» — говорил ему внутренний голос. А он ему ответил: «Одну минутку… Только минутку… Он откликнется, и я сразу уйду». — «Но будет поздно!» — «А разве это моя вина?»

Да, его ли вина в том, что он не способен переступить порог и вернуться в ожидавший его мир солнца и свежести.

Глаза его шарили вокруг. Голос потерял уверенность, стал умоляющим:

— Месье Браун, я начинаю злиться.

В предчувствии решающей минуты его охватила дрожь.

— В последний раз считаю до трех… раз… два…

Он по-прежнему смотрел прямо перед собой, забыв, что за спиной есть угол, самый темный из всех. Именно из этого угла послышался легкий треск, и, прежде чем Малуан успел повернуться, ему нанесли удар по правому плечу. Ударили чем-то тяжелым — железным прутом или заостренным концом молота.

— Негодяй! — закричал он, резко повернувшись.

Там стоял Браун. Во всяком случае, тот, кто был Брауном и кому за время разговора Малуана с самим собой стоило только протянуть руку, чтобы коснуться его.

Отросла рыжая борода. В полутьме сверкали глаза. Человек тяжело дышал.

Рука снова занесла оружие — не молот, а крюк, которым выгоняют крабов из-под камней и водорослей.

Инстинктивно Малуан схватил занесенную руку, вывернул так, что затрещали кости, и вырвал крюк.

Нервозности как не бывало. Он смотрел на сморщившегося от боли человека. Тот весь напрягся, готовясь к прыжку. Малуан уже не думал, что это Браун или вообще человек. Только знал, что это живое существо, готовое вцепиться в него, что два тела тесно сплетутся, будут кататься по земле, что пальцы постараются вцепиться в горло, выцарапать глаза, выкрутить конечности.