Воспоминания собаки Мускуби(Рассказ) - Приват Гонзаго

Он чувствовал поэтому как бы угрызения совести, что лишил Мюссидора лучшего его актера. Он сознавал, что в моем бегстве из цирка, он был ни при чем, но все же он был невольным его виновником.

Письма его отца подтвердили ему то, что я ему давала понять относительно Адмира, — моего заклятого врага, который купил меня на аукционе. Поэтому он принял также все меры, чтобы найти и его, чтобы вознаградить его.

Но все письма, которые он ему писал, возвращены были ему с одной и той же надписью: «Выехал, не оставив адреса».

После всех этих бесплодных усилий, он должен был отказаться от всяких попыток выкупить меня, но так как это был человек порядка, он тщательно хранил все письма, не дошедшие по назначению, со всеми наложенными на них штемпелями и отметками всевозможных бюро.

Из Неаполя, направляясь в Швейцарию, мы посетили все большие города Италии. Везде я возбуждала одно и то же любопытство. Ученые, которым меня показывали, качали головами, публика аплодировала.

Тисте на сцене производил большое впечатление своей простой одеждой пастуха, которую Дункле просил его сохранить.

Что касается ликующей Мускуби, она получила от Дункле светло-лиловый фрак, черные шелковые штаны, белый атласный жилет и шапокляк, который она очень красиво придерживала своей лапой, и рубашку с крахмальною грудью и бриллиантовыми пуговицами.

Правда, пушистый хвост ее не особенно подходил к этому парадному костюму, но зато вызывал в публике громкие крики смеха, когда этот элегантный молодой человек поворачивался. Поэтому жалко было бы лишить ее хвоста.

^{Пушистый хвост Мускуби не особенно подходил к этому парадному костюму.}

Я обновила этот пленительный костюм в Неаполе. Дункле, очевидно, был практичным человеком. После первого же дебюта, он изобрел для меня пишущую усовершенствованную машину. Стоило мне дотронуться лапой до клавиша, который соответствовал требуемой букве, как эта буква благодаря устроенной пружине выскакивала, ударялась о бумагу и оставляла на ней след.

Все это было на виду и потому не могло возбуждать подозрения в каком-либо обмане. Зрителям предоставлено было право подняться на сцену и самим убедиться, что их не обманывают.

Мы провели три месяца в Неаполе и Риме. Четыре следующих месяца были использованы в Италии, Австрии и Германии.

В разгаре лета мы прибыли в Швейцарию. Когда мы в коляске ехали по берегу Женевского озера, направляясь к Лозанне, я своим чутьем почувствовала в воздухе что-то знакомое и невольно насторожила остатки своих ушей. Несколько минут спустя мы настигли и обогнали очень жалкую карету ярмарочного балаганщика, странствующую, как и мы, по большим дорогам, но страшно бедную, почти без всякого имущества.

Ах, какую нищету она собой представляла, запряженная маленькой изнуренной лошадкой! Сзади кареты запыленный человек, весь в лохмотьях, подталкивал ее, чтобы несколько помочь лошади; около него шли две женщины, и немного в отдалении — маленькая девочка и маленький мальчик.

Я забыла всякое достоинство, с которым должна была себя держать в своем блестящем фраке, и соскочила на землю, кинувшись к высокому бледному человеку с радостным лаем.

— Командир!.. Командир!.. — в один голос закричали все трое.

Коляска остановилась, Роже подбежал.

— Вы гражданин Мюссидор?.. Вот уже шесть месяцев, что я вас ищу, — сказал он. Зайдите ко мне сегодня в гостиницу «Лозанна», приходите все, нам много есть о чем поговорить.

Пожав руку Мюссидору, мой хозяин протянул ему банковый билет.

Когда мы отъехали, Мюссидор принялся вновь подталкивать свою карету, но уже с более веселым лицом.

Последствия вам ясны. Добрый Мюссидор, разоренный долгой болезнью, остался с нами навсегда. Лошадь, везшая карету, оказалась моим старым пони, Сириусом; его сохранили, помня, с каким успехом он выступал со мной при моих дебютах.

Грациозная Мирра заступила место Роже и начала выводить меня к публике, а жена Мюссидора сделалась незаменимой помощницей Дункле по кассе.

Мой ангажемент кончился. Роже заработал колоссальные суммы. По мере того как он их получал, он стал посылать деньги своему отцу. Мы хотели заработать столько, чтобы иметь возможность выкупить наш хутор. У нас уже составился маленький капиталец. Мы подписали с Дункле новый договор — на более долгий срок и еще более выгодных условиях — для поездки в Америку. Несколько дней спустя, мы уже сидели на пароходе, который вез нас в Нью-Йорк.

Ах этот Нью-Йорк! Это мое единственное неприятное воспоминание. Моя карьера ученого пса чуть было не была подорвана навсегда… с первых же дней… раньше даже, чем я могла показать американцам свои знания.

И вот при каких обстоятельствах…

Когда мы сошли на берег с большого парохода, на котором совершили весь путь от Лондона, Мюссидор и Тисте отправились на таможню для выполнения разных формальностей, Дункле пошел за каретой, а Роже с Имогеной и Педро — на набережную; я осталась с Миррой под каким-то навесом вроде сарая.

Вдруг какая-то рука схватила меня за шею, и не успела я опомниться, как меня потащили на другой конец сарая и бросили, как какой-то пакет, в карету, которая помчалась полным ходом.

Я сначала подумала, не совершила ли я какой-нибудь важный проступок, и мне стало даже стыдно, что я позволила себе что-либо, по отношению моих хозяев. Но когда я услыхала ужаснейший шум от трамваев, кэбов, телег и других разных экипажей рядом с нами, над нами на мостах и под нами в туннелях, я подумала, что Дункле, Роже, Мюссидор или Тисте, напротив, спасли меня от какого-нибудь обрушившегося несчастия, которого я не понимала. Эта мысль придала мне бодрости, и я решилась взглянуть на моего компаньона.

Я повернулась и виновато протянула ему лапу.

— В добрый час… ты меня узнаешь… мой знаменитый Мускуби?..

Этот голос… — Какой ужас!.. рядом со мной… против меня… — это был Адмир…

— Мы больше не расстанемся, нет… у тебя репутация — ха-ха-ха!.. Мускуби — здесь, Мускуби — там, только тобой и полны все журналы. И вот когда я узнал, что ты садишься на пароход в Лондоне, я побежал в Гавр, чтобы сесть на пароход раньше тебя… Я не хотел упустить тебя, мою Мускуби… О, конечно, нет… это ведь мило с моей стороны, скажи. Я слышал, что зарабатывают тысячи и сотни… Теперь ты будешь их зарабатывать для твоего хозяина, не правда ли. Мускуби. Это будет для твоего маленького Адмира, а не для этого похитителя чужих собак… Ха-ха, похохочут у судьи… Вор мой хозяин!.. негодяй!..

Понемногу я стала успокаиваться…

А, — подумала я, — я уже раз удрала из его когтей, неужели мне не удастся убежать во второй раз?

После более часа езды, мы въехали на нескончаемый мост, под которым проходили большие парусные суда. Скоро мы подъехали к шестиэтажному дому.

Это и была моя первая тюрьма. Адмир заставил меня войти в какую-то клетку, в которой мы быстро поднялись до его комнаты. Он запер меня двойным запором, спустился, но тотчас опять вернулся в сопровождении слуги, принесшего нам обед. Адмир меня приласкал; я удержалась, чтобы его не укусить. Мне было необходимо, чтобы он отвязал цепь от ножки кровати, куда он меня привязал. Видя меня покорной, он это и сделал. Накормив меня, он погладил. Вошел слуга во второй раз, а я удрала в приотворенную дверь… тоже во второй раз… Это произошло в одно мгновенье; я прошмыгнула между ног слуги, который растянулся на животе, с грохотом опрокинув стол со всеми тарелками, бутылками…

— Моя собака!.. Мускуби — животное!.. — послышалось за мной.

Беги за мной, голубчик, Я опрометью бросилась вниз, выскочила наружу и со скоростью зайца бежала по улицам, ища моих хозяев. Проклятая цепь волочилась за мной… Да, проклятая! На одном из поворотов улицы она зацепила за электрический фонарь и так сильно, что я никак не могла освободиться. Я пробовала пропустить голову через ошейник: невозможно! Я вспомнила тогда, что Адмир предусмотрительно стянул его, когда вез меня в карете.