Воспоминания собаки Мускуби(Рассказ) - Приват Гонзаго

Какой-то человек, плохо одетый, подошел ко мне, распустил цепь, но вместо того, чтобы освободить меня, повел далеко, очень далеко в какой-то дом, показавшийся мне отвратительным. Он заставил меня войти в него.

Ему дали монету, и он оставил меня. Меня сейчас же поместили в клетку рядом с другими такими же клетками с собаками.

Какую ужасную ночь я провела! Я поняла, что я очутилась в одной из так называемых тюрем для животных.

На следующий день моего ареста, с самого раннего утра, я увидала целую вереницу лиц, проходивших мимо, и моих сотоварищей по заключению.

Я обратила внимание при этом, что некоторых собак, которых узнавали их хозяева, — тотчас освобождали. Около полудня я увидала Адмира, который шел в сопровождении другого человека; очевидно, подумала я, он пришел посмотреть не попала ли я во вчерашнюю собачью облаву.

Он внимательно осмотрел все клетки и, на мое несчастие, остановился перед моей.

— Вот она, — сказал он своему компаньону. Этот подошел к сторожу и стал ему что-то доказывать, но я не могла разобрать о чем они говорили.

Наконец, он обернулся к Адмиру и сказал ему:

— Сторож предлагает вам представить доказательства, что собака принадлежит вам. — Вот квитанция, удостоверяющая ее покупку.

— Квитанции недостаточно; она не доказывает что вы купили именно эту собаку.

За неимением других доказательств, ему было предложено подозвать меня и погладить.

Я, конечно, на его зов не двинулась, а оскалила зубы, что могло послужить только доказательством, что для меня он был негодяем.

— Противное животное! — крикнул он, погрозив мне палкой через решетку.

Я схватила палку зубами. Это было вторым доказательством, — он принужден был уйти без палки, грубо удаленный сторожем, который принял его за вора.

Наконец, по прошествии не более часа опять отворилась дверь и Роже вместе с Дункле, Тисте и всей семьей Мюссидора пришли меня освободить. Громкие проявления моей радости оказались достаточными. Они убедили сторожа, и меня тотчас отдали моим хозяевам. На другой день весь Нью-Йорк осаждал театр Дункле. Выручка достигла двух тысяч долларов, приблизительно 10 тысяч франков.

Днем благодаря пишущей машине я могла осведомить Роже о всем происшедшем со мной. Имя Адмира заставило его нахмуриться. Дункле, со своей стороны, тоже смутился, когда вечером к нему явился судебный пристав за получением всего сбора на имя Адмира, владельца собаки Мускуби. Тут же он предъявил и повестку о вызове в суд Роже Кабассоля и Архибальда Дункле…

Я, как причина судебного спора, должна была тоже на другое утро явиться в суд.

Зал суда был полон, каждому хотелось воспользоваться бесплатным представлением «грамотной собаки».

Адмиру не составило никакого затруднения представить все доказательства на право владения мною: квитанция на 120 франков, удостоверение оценщика, засвидетельствованное окружным комиссаром, и еще много других бумаг. Кроме того и Роже формально признал их, представив письма, адресованные им Адмиру, но возвращенные ему почтой, они послужили доказательством его лояльности.

Он предложил Адмиру 20.000 франков, чтобы вознаградить его за мою потерю. Это щедрое предложение, казалось, расположило судью в нашу пользу. Он стал уговаривать Адмира, чтобы тот согласился.

Напрасное старание!.. Адмир и слышать ничего не хотел.

— Собака моя, я ее купил и хочу ее иметь! — он упорно стоял на своем.

— Однако, заметил судья, — собака, которую вы требуете, далеко уже не та, какой она была, когда она от вас сбежала. Вы, по справедливости, не можете пользоваться доходами, которые получены благодаря успехам, достигнутым ею не вашими трудами.

— Кто научил читать эту умную собаку? Отвечайте, гражданин Роже Кабассоль.

— Я этого не знаю, гражданин судья. Это ни я, ни товарищ Мюссидор, который первый приютил ее после ее бегства, и от которого Мускуби ушла за мной.

— Однако же, — возразил судья, всякие знания, которыми и человек обладает, невольно вызывают мысль об его учителе, тем более у собаки. Кто учитель этого ученика? Эта собака не была украдена, она бежала по собственному желанию — это никем не оспаривается — поэтому и учитель ее имеет также права на нее. Без него собака представляла бы самую обыкновенную ценность. Может ли гражданин Мюссидор дать какую-либо справку по этому поводу?

— Я подобрал собаку вечером того же дня, как она сбежала, гражданин судья, и не я научил ее читать. Я обучил ее только цирковым упражнениям. Затем она от меня ушла за Роже, и я был счастлив, узнав, что она нашла своего хозяина. Кто ее учитель, я не знаю.

— Гражданин судья мог бы опросить непосредственно Мускуби, — предложил Дункле, — и она, наверное, ему ответит.

— Я действительно не вижу другого исхода для раскрытия истины, — сказал судья, очень довольный тем, что может тут же доставить себе удовольствие в маленьком представлении.

Дункле быстро пошел за пишущей машинкой. Зрители насторожились. В зале наступила такая тишина, что и полет мухи не ускользнул бы от внимания публики.

Дункле вернулся.

— Спросите сами эту собаку, Адмир, сказал судья. — Так как она принадлежит вам, даже по удостоверению ваших противников, то это право я обязан без всякого пристрастия предоставить вам. Мы вас слушаем. Приступайте.

Адмир, обеспокоенный таким оборотом дела, почесал себе затылок.

— Что же вы желаете, чтобы я ее спросил, гражданин судья? — сказал он в смущении.

— Это уже ваше дело. Ваши интересы и ваша привязанность к собаке вам лучше моего подскажут, что вам надо спросить.

Адмир подумал немного.

Дункле тем временем устроил меня перед клавиатурой пишущей машины.

— Моя славная Мускуби… родная моя собака… начал Адмир.

Я не дала ему окончить.

Тремя ударами лапы я ответила ему: «Зют» (французское выражение, когда не хотят отвечать, — выражение презрения) три большие буквы появились наверху машины.

Зют… — это был постоянный ответ Педро Имогене, когда она его дразнила. Я легко запомнила это маленькое словечко.

^{Тремя ударами лапы я ответила ему: «Зют».}

В зале раздался общий взрыв хохота.

Все французы, проживавшие в Нью-Йорке были налицо. Они и перевели это слово другим.

— Мускуби яснее ответит, гражданин судья, если он потрудится сам задать вопрос, внушительно сказал Мюссидор. — Гражданин судья говорит по-французски как настоящий парижанин, — добавил он с низким поклоном.

— Попробуем, я ничего не имею против, — сказал судья, польщенный этой похвалой.

— Кто вас научил читать Мускуби? — спросил он меня.

— Я сама, гражданин судья.

Я быстро запомнила его титул.

— Понимаете ли вы в чем дело, — продолжал судья. — Два владельца вас оспаривают; что бы вы сделали, если бы были свободны? Хотите быть свободны? Если вы просите у трибунала свободы, напишите заявление, подпишите его вашим именем и обозначьте вашу национальность.

Ударами по клавишам я написала:

«Я прошу свободы. Мускуби, француз».

Гром рукоплесканий раздался в зале, когда появились эти буквы.

Вытащив из машины бумагу, на которой были напечатаны эти слова. Дункле подал ее судье.

После моего допроса и допроса Адмира, судья встал и твердым голосом прочитал свое постановление:

— Во имя американского народа: принимая во внимание, что по законам свободной Америки рабство уничтожено, никто не может посягать на чью бы то ни было свободу. Принимая во внимание:

1) Что означенная Мускуби, хотя по рождению своему и собака, ссылается на свое французское происхождение, чтобы получить свободу;

2) Что она представила в трибунал ходатайство, подписанное ею;

3) Что с этого момента суд не может считаться с ней как с обыкновенной собакой, в виду представленного ею ходатайства, согласованного со всеми требованиями, предъявляемыми в таких случаях людям;