Александр Бондаренко - Утаенные страницы советской истории. Книга 2

После поражения «боинга» двумя ракетами с истребителя Осиповича он не рухнул в океан, а некоторое время еще находился в воздухе. Этим и объясняется тот факт, что имеются записи переговоров его экипажа с наземными службами спустя несколько десятков минут после попадания ракет. Советские радиотехнические подразделения в эти минуты «вели» по ошибке МиГ-23, потеряв на своих экранах южнокорейский самолет.

После приводнения «боинга» американцы скрытно эвакуировали экипаж и пассажиров, а нашим военным оперативно подбросили заранее подготовленную — на крайний случай — «обманку»: масляное пятно, мелкие обломки старого пассажирского самолета, неношенная обувь, кроссовки, пачка связанных паспортов, пустые женские косметички, несколько фрагментов трупов из морга... Далее дело было за американскими дипломатами и специалистами из внешнепропагандистских структур, которые мастерски переиграли слабеющий аппарат ЦК КПСС.

Подобной версии придерживается, в частности, представитель Международного комитета по спасению жертв рейса KAL-007 Бен Торри: «Мы, — утверждает он, — проанализировали записи переговоров пилотов и диспетчеров... и эти данные подтверждают показания информаторов и свидетелей о том, что в то утро какой-то самолет сел неподалеку от острова Монерон».

Английская радиокомпания Би-Би-Си, всегда очень осмотрительная и осторожная в своих суждениях, в передаче 1 сентября 2003 года, ссылаясь на мнение Бен Торри, признала, что в истории с «боингом» далеко не все так просто. Процитируем фрагмент передачи: «Отсюда — и появляющиеся все чаще сообщения о том, что после ракетной атаки самолет вовсе не потерял управление, и летчики контролировали его еще как минимум 12 минут. В теории, этого времени вполне достаточно на аварийную посадку — был бы аэродром. Представитель Международного комитета по спасению жертв рейса KAL-007 Бен Торри почти уверен: такой аэродром рядом с местом трагедии был... В то утро какой-то самолет сел неподалеку от острова Монерон. Бен Торри и его единомышленники уверены, что этот самолет и был тем самым корейским «боингом». По его словам, пассажиров рейса сняли с борта лайнера и увезли в неизвестном направлении, а саму машину взорвали, разложив потом осколки по морскому дну».

Но это тоже только версия, пока американские спецслужбы не откроют свои архивы — а это произойдет, по законам США, не ранее 2033 года.

Прошло 30 лет. Основные участники событий — кто на пенсии, кто умер. Подполковник Геннадий Николаевич Осипович давно уже не служит в авиации. Вскоре после истории с «боингом» его решили перевести служить на родину, в город Майкоп. Опасались провокации со стороны местных корейцев, тем более что угрозы были. На Сахалине выходцев из Кореи жило немало. Интересно, что они раньше всех узнали о гибели «боинга». Как вспоминали офицеры, служившие в то время на острове, первую информацию о случившемся они получили не из советских СМИ, а от сахалинских корейцев. Им уже было известно, что с аэродрома около поселка Сокол взлетал истребитель, сбивший южнокорейский самолет. Поэтому корейцы из поселка Гастелло двинулись к военному аэродрому и организовали там митинг протеста.

На новом месте службы с Осиповичем случился несчастный случай. Он перегонял истребитель с авиационного завода в Ташкенте, где работало много корейцев. У самолета в полете неожиданно остановился двигатель. Внизу — склады боеприпасов. Офицер успел отвернуть самолет в сторону. Но катапультироваться пришлось уже с малой высоты. При приземлении Геннадий Николаевич повредил позвоночник. Летать по здоровью он не мог и решил уйти в запас.

По факту катастрофы истребителя проводилось расследование. В числе причин аварии отрабатывали и «корейский след», но затем все спустили на тормозах. Так «корейский фактор», возможно, дважды сыграл свою роковую роль в судьбе военного летчика.

Родина «щедро» отблагодарила офицера за честное и самоотверженное выполнение воинского долга. Геннадию Осиповичу с Сахалина переслали на новое место службы в качестве награды за уничтожение нарушителя государственной границы 196 рублей! Должны были двести, но на почте четыре рубля удержали за пересылку.

Однако боевой летчик не в обиде. «Не только ко мне такое отношение, — сказал он с грустью в глазах историку Александру Колеснику при встрече. — Это было в советское время ко всем, сплошь и рядом. Но и демократию эту я не признаю до сих пор, не понимаю ее. Непонятно, где правда, где неправда. Посмотришь, человек — вор, а он считается уважаемым человеком. Его уважать надо, «взять» нельзя». Впрочем, о смысле произошедшего с нами в последние десятилетия задумывается не только он...

Наш собеседник - Алексей Михайлович Козлов — родился 21 декабря 1934 года в селе Опарине Кировской области, жил в Вологде. После окончания в 1959 году Московского института международных отношений был приглашен на работу в Первое главное управление (внешняя разведка) КГБ СССР; с 1962 года — разведчик-нелегал. В 1980 году из-за предательства арестован службой контрразведки ЮАР, находился в заключении; через два года был возвращен на родину по обмену. С1986 по 1997 год продолжил работать за границей. В 2000 году полковнику в отставке Козлову присвоено звание Героя Российской Федерации.

— Алексей Михайлович, как и почему вы стали разведчиком?

— Я сам, честно говоря, был страшно удивлен, как попал туда. Дело в том, что это было в 1959 году, я оканчивал МГИМО, приехал только что из Дании...

— Тогда еще вопрос: как парень из северной глубинки стал студентом МГИМО?

— В те времена это было совсем несложно — главное, чтобы знания были. Школу я окончил с серебряной медалью. Но хоть у меня пятерки и были, я ненавидел все такие предметы, как физика, математика... Зато очень любил немецкий язык. У меня был очень хороший преподаватель — польский еврей, который в 1939 году, когда в Польшу пришли немцы, переплыл через Буг на нашу сторону. В конце концов, он оказался в Вологде и обучал немецкому языку детишек. Он очень любил немецкий язык, был буквально влюблен в него, цитировал Шиллера, Гете, Лессинга и требовал, чтобы мы их в подлиннике читали. От меня, во всяком случае, требовал и называл меня «бэздэльник». Он жив и сейчас, ему около 90 лет, проживает в Вологде, в очень хорошей квартире... Его родственники были уничтожены гитлеровцами, но брат сумел бежать на Запад, живет в Канаде, миллионер.

— Повезло! И брату, и ему, и, конечно, вам — с таким учителем!

— Так вот, вызвали меня трое людей, одетых в штатское, и предложили мне пойти работать в разведку. Я им сказал, что с удовольствием пойду, но ни в коем случае не буду заниматься писаниной — только оперативной работой.

— Вы что, тогда уже имели некоторое представление о разведывательной работе ?

— Никакого! Потому и подумал: раз я в оперативной работе ничего не понимаю, то наверняка меня за писанину посадят...

— Не посадили?

— Вот эта шишка, видите, на этом пальце — у меня как раз от оперативной работы и выросла. Потому что без писанины никак не обойдешься, особенно когда приедешь из командировки. Там только сиди и пиши!

Прошло некоторое время, и меня вызвали на Лубянку. Кстати, я там был один-единственный раз за все время моей работы в разведке. В кадрах спросили: «Ты читал «И один в поле воин»?»

Это была очень известная книжка.

— Да, — говорю.

— Хочешь так же работать?

— Хочу.

И все!

Правда, на медкомиссии мне сказали, что я негоден, поскольку у меня правый глаз где-то минус 0,5... Но в кадрах заявили: «Это наше дело — поставить тебя туда, куда мы хотим». Таким образом я пришел на подготовку.

— Насколько знаю, она у вас довольно быстро прошла...

— Ровно три года. Пришел 1 августа 1959 года, а выехал на боевую работу уже 2 октября 1962-го.

— Вы тогда сколько языков знали?

— Два: немецкий, основной, и датский. Ни английского, ни какого другого языка я не знал.

— Как вас выводили?

— Сначала я выехал в Данию, где получил диплом технического чертежника...

— Это при вашей-mo нелюбви к точным наукам?!

— Я эту профессию ненавидел всеми фибрами своей души! Сначала у меня линии какие-то кривые получались, меня часто ругали за недотепство... Но потом ничего, научился. В Дании я окончил институт технических ассистентов: там нужно было учиться три года, но я сказал, что это мне не подходит — три месяца лучше. В результате три месяца я и учился: проводил там почти целые сутки, заплатил положенную сумму за трехлетнее обучение — 800 западногерманских марок, ну и вкалывал. В конечном счете даже получил диплом с отличием. Профессия эта была очень востребованная во многих странах мира. Ну, где вы в том же Ливане найдете технических чертежников?

— Легенда у вас какая была?