Юрий Никитин - Тангейзер

– Зачем?

Эккарт сказал с неловкостью:

– Многие идут в Рим каяться в своих грехах. В группе мы можем помогать друг другу, а когда идем вот так без привычных мечей и доспехов, мы не сможем защититься от разбойников. Я хочу дождаться момента, когда ты с триумфом вернешься в Тюрингию, ландграф выйдет навстречу и обнимет тебя… Это будет и мой триумф!

– Так думаешь? – спросил Тангейзер с сомнением.

– Если тебя простит сам папа, – подчеркнул Эккарт, – то кто посмеет тебя обвинить? С тебя снимут прошлые прегрешения, ты начнешь новую жизнь…

– И чистая душа Елизаветы не отринет меня, – прошептал Тангейзер с сомнением.

На другой день они нагнали группу паломников в сорок человек. Эккарт попросился идти с ними, старший из паломников начал придирчиво расспрашивать сперва Эккарта, но тот сразу сказал, что он просто сопровождает своего друга.

Тангейзер на расспросы развел руками.

– Грешен, грешен, грешен… Что еще? Очень грешен.

– Ты убивал? – спросил староста. – Грабил? Насиловал?

Тангейзер отмахнулся.

– Разве это грехи? Я был воином, я возвращал христианскому миру Святую землю и Гроб Господень, что разом искупило все мои грехи…

Староста смотрел на него в изумлении.

– Так что же?

– Я совершил новый грех, – ответил Тангейзер тяжелым голосом. – Я на обратном пути побывал в гроте фрау Голды, провел в утехах с нею семь лет, что само по себе уже… не совсем хорошо…

Староста сказал в отвращении:

– Не совсем хорошо? Это мерзко! И ты правильно делаешь, что направляешься в Рим. Там с тебя снимут этот великий грех.

– Спасибо на добром слове, – сказал Тангейзер. – Правда, по возвращении из ее сатанинского логова я вернулся в христианский рыцарский мир, однако на турнире миннезингеров спел… песнь… в ее честь.

Закончил он упавшим голосом, староста отшатнулся и смотрел выпученными глазами.

– В честь Голды?

– Да, – подтвердил Тангейзер несчастным голосом. – И ее плотских утех при свете, при других людях…

К ним начали прислушиваться другие паломники, староста сказал с отвращением:

– Но если ты сумел вырваться из ее мерзкой похоти… то как ты снова? Почему?

Тангейзер сказал отчаянно:

– То была моя прощальная песнь, я вспоминал тот мир и отрекался от него!.. Но он по-своему прекрасен, чудовищно прекрасен, омерзительно прекрасен!..

Эккарт дернул его за край плаща.

– Тангейзер, опомнись! – прошептал он. – Что ты говоришь?

– Говорю, – прокричал он, – потому что знаю!.. Наследие Змея в каждом из нас настолько чудовищно сильно, даже всесильно, я просто не понимаю, как все-таки находятся люди, что поднимаются из этой сладкой пьянящей бездны, рвут с тем миром и живут… так, что даже Господь смотрит на них с гордостью!

Они смотрели с ужасом, не понимая, вроде бы нагрешившие, но в сравнении с ним слишком чистые и святостные, не рискнувшие даже приблизиться к дурманящему миру порока, а он задыхался от злости и жажды объяснить, сказать, доказать, что да, там отвратительно, туда нельзя, но они не поймут, потому что им это уже сказали сперва родители, потом наставники, наконец сама церковь.

Староста отступил на шаг с осторожностью, словно страшится запачкаться, в глазах отвращение пополам с сочувствием.

– Грешник, – сказал он негромко, – ты не просто грешный человек, ты настолько великий грешник, что даже с нами идти не вправе. И даже не потому, что ты купался в бездне порока и бесчинств, ты такой не один… но твоя безмерная вина в том, что ты посмел эту мерзость воспеть… И воспеть очень талантливо!.. Что наш Господь сказал про великую вину тех, кто сбивает с праведного пути малых сих?

Он повесил голову, слишком подавленный, чтобы отыскать хоть слово в свое оправдание.

– Но мы берем тебя, – сказал вдруг староста. – Это и нам испытание, что нам зачтется. Потому можете идти с нами.

Рим, как он помнит, расположен недалеко от места впадения реки Тибр в Тирренское море, потому часть пути можно бы проделать морем, чтобы сократить время, но паломники решили двигаться только пешком, и он вынужденно покорился.

Он отправился в путь, даже не позаботившись захватить хоть какое-то пропитание в дорогу. Только на третий день, когда они с Эккартом прибились к паломникам, над ними сжалились, накормили, а когда в пути один из группы умер, не выдержав тягот пешего пути, с него сняли плащ и мешок на широкой перевязи, отдали Тангейзеру, как брату по несчастиям.

Плащ старый, ветхий и без капюшона, голова постоянно открыта солнцу, ветру и частым дождям, но Тангейзер готов был сбросить и плащ, чтобы усилить выпавшие на его долю испытания.

Эккарт шел в своей красивой одежде рыцаря, что вскоре запылилась, обтрепалась, кое-где появились первые прорехи, цвета поблекли, и уже на вторую неделю тяжелого пути он выглядел не лучше других паломников.

Тангейзер двигался вместе со всеми, целеустремленный, зная и надеясь, что в Риме ждет избавление от тяжкого камня на душе, потому баклажка с водой, сумка с полученным по дороге подаянием и крест в руке, который он старался не выпускать всю дорогу, черпая из него силу и надежду.

Однажды он услышал впереди жалобные крики, затем довольный хохот. Шестеро разбойников стали на пути паломников, а когда достаточно запугали жертв, начали шарить по их нищенским сумкам.

Тангейзер сперва не понял, что они там собираются отыскать, но вожак все покрикивал:

– Ищите, ищите лучше… Есть среди них умники, что несут в Рим драгоценности!.. Ха-ха!.. Думают, если пожертвуют на храм, то Господь вот так возьмет и отпустит им грехи…

Один из разбойников откликнулся с гоготом:

– Всю жизнь подкупали начальство, а сейчас возжелали самого Господа подкупить?.. Что за дураки…

Действительно, дураки, подумал Тангейзер, но в это время и к нему с Эккартом подошел один, зыркнул люто, стараясь выглядеть огромным и страшным.

– Ну, чего замер?.. Раскрывай сумку!

Тангейзер строгим взглядом приказал Эккарту не двигаться, а сам сказал смиренным голосом:

– Отпустите нас, братья во Христе… Мы идем в Рим, просить отпущения наших грехов тяжких…

Вожак гнусно захохотал.

– Мы сами их вам отпустим!

– С нас нечего взять, – сказал Тангейзер, – мы нищие…

– А что у вас в сумках? Золото?.. Ха-ха!

Тангейзер ответил со вздохом:

– Там черствый хлеб, что нам дают сердобольные люди, как подаяние. Но мы и ему рады, ибо смирение – добродетель.

Вожак сказал своим, не сводя взгляда с Тангейзера:

– Смотрите, какой умный!.. И как говорит хорошо… Этого мы оставим себе, будет у нас шутом… А вы все, выкладывайте из мешков все на траву! А мы решим, что оставим себе, что позволим взять.