Юрий Никитин - Тангейзер
Помощь проекту
Тангейзер читать книгу онлайн
Он едва сдерживал выпрыгивающее из груди сердце, а ноги несут вперед все быстрее, обгоняя паломников его отряда.
Улицы Рима оглушили многоголосьем, зазывными криками торговцев, уличных водоносов. Ему пытались что-то совать в руки, уговаривая купить, взять в залог, поменяться, под стенами домов скрючились жалкие нищие и протягивают прохожим деревянные миски, упрашивая бросить хотя бы корку хлеба.
Несколько раз его хватали за плащ продажные женщины, а одна, совсем пьяная, сообщила ему, дыша в ухо винным перегаром, что для такого красавчика раздвинет ноги бесплатно.
Староста паломников сообщил, что приют для странников и пилигримов находится на соседней улице, Тангейзер кивнул, он не мог оторвать взгляда от золотого купола базилики Святого Петра.
Когда-то на том месте располагались сады цирка Нерона, от него до сих пор остался обелиск из Гелиополя, о нем рассказывал еще Константин в Вифлееме. Первая базилика была построена при первом христианском императоре Константине. Алтарь собора поставили над могилой, которую считают захоронением святого Петра, принявшего мученическую кончину в цирке Нерона. Во втором соборе папа Лев III короновал Карла Великим Императором всего Запада, а теперь папа Урбан Четвертый отлучил от церкви Великого императора Запада, Фридриха Второго…
И вот теперь он, Тангейзер, войдет в эту базилику, или, по-народному, в храм Святого Петра, где находится сердце всего христианского мира!
Рядом кто-то восторгался древними языческими статуями, они во множестве сохранились, несмотря на все разграбления варваров и вандалов, а он бросал безразличный взгляд на мраморных аполлонов с пустыми глазами, гермесов и афродит, на римский манер именуемых венерами, и стыд накатывал горячей удушливой волной.
Как он мог… как он мог столько пробыть с этими животными, которые от прочего мира зверей отличаются только тем, что умеют разговаривать?
Он всматривался в прохожих, поднимал глаза на балконы, где часто появляются женщины, которым родители запрещают выходить на улицу, и на ум приходило только одно слово: Вавилон, хотя в самом Вавилоне никогда не был и только знает, что там было некое ужасное смешение народов, языков и обычаев.
Здесь же на каждом шагу попадаются и белокожие германцы с их мужественной поступью и гордым разворотом могучих плеч, и черноволосые и смуглые люди Востока, но в таких странных одеждах, что Тангейзер терялся и не мог определить, что за народы, вон группой прошли достаточно крупные люди Севера, но волосы у всех огненные, как пламя вечернего костра, глаза голубые, а на лицах у всех веснушки – что за дивный народ, откуда явился в Рим?
Их группу приняли в приюте для странников и пообещали исповедовать скопом, Тангейзер покачал головой.
– Я Тангейзер, – сказал он. – Тангейзер, Генрих фон Офтердинген, рыцарь из Тюрингии.
Его отделили от группы и провели к самому епископу, суровому, узколицему, со строгим лицом и неподвижным взглядом.
Он посмотрел на паломника из Германии со сдержанной неприязнью.
– Слышал-слышал, – произнес он холодно. – Миннезингер, распространяющий похотливые песни в Германии, поддерживал германских императоров Оттона и Фридриха в их бесчестной войне с римским престолом церкви?
Тангейзер склонил голову.
– Да, ваше преосвященство. Но даже это песок моих грехов, а я несу на себе тяжкую гору и жажду сбросить ее и освободить свою душу… она у меня, оказывается, есть! И я начал дорожить ею, как ничем больше на свете.
Епископ сказал строго:
– У человека вообще нет ничего, кроме души, как сказал в древности император Адриан. Твои грехи велики, Тангейзер! И поддержка нечестивого императора, которого наш святейший папа отлучил от церкви, и, главное, твои стихи и песни!.. Как ты сам понимаешь, песни бывают сильнее армий.
Тангейзер ударил себя кулаком в грудь и вскрикнул в смертельной муке:
– Ваше преосвященство. Я грешен, грешен, грешен!.. Я проводил жизнь в мерзостных удовольствиях плоти… но я был безмерно глуп и не понимал, что есть радости выше!
Епископ сказал строго:
– Разве тебе об этом не говорили? Родители, воспитатели?..
– Я был хорошо воспитан, – сказал Тангейзер с горечью, – а это значит, что меня обучили изящным манерам, учтивости, умению говорить приятное собеседнику, сочинять стихи и нравиться старшим.
– Тебе разве не говорили о Боге?
Тангейзер опустил взгляд в пол.
– Даже слишком часто, и я возненавидел эти разговоры. Как всякий подросток, я бунтовал против воли родителей. Мне казалось, они связывают мне руки… Это только теперь, вспоминая, я понимаю, да, они были правы…
Епископ покосился на длинную очередь, что дожидается, когда он закончит отпускать грехи этому рослому мужчине.
– Я не могу, – сказал он в нетерпении, – отпустить твои грехи, Тангейзер. Ты должен сперва сам их искупить деяниями во благо церкви!
Он взмолился:
– Но скажите как? Что сделать? Я хочу очистить свою душу!
– Не знаю, – ответил епископ. – Господь подскажет. Иди, меня ждут люди.
– А я не человек? – спросил он горько.
– Человек тот, – отрубил епископ, – кто думает о других чаще, чем о себе.
Тангейзер ощутил, что в душе начинает пробуждаться гнев, так долго задавливаемый им на всем скорбном пути к Риму.
– Простите, аббат, – произнес он смиренно, – но я фрайхерр Тангейзер, Генрих фон Офтердинген, у меня грех слишком велик, мне требуется отпущение грехов у самого папы.
Священник покачал головой.
– Сын мой, я епископ, а не аббат, и ты это видишь. Я уполномочен выслушивать грешников, взвешивать их деяния и отпускать грехи…
Тангейзер покачал головой.
– Простите, святой отец, у нас в Германии грехи может отпускать и простой кюре и даже каноник, но если дело очень важное, то обращаемся к более высокопоставленному лицу…
Епископ взглянул с неприязнью, как только Тангейзер снова назвал имя своего рода, что всегда поддерживал германских императоров в их борьбе с папой.
– Сын мой, – произнес он очень сухо, пожевал губами и сказал уже резче: – Перед Господом все равны. С высоты небесного престола Господь не различает, кто простолюдин, а кто король, а уж фрайхерров тем более, их хоть пруд пруди…
– Как и епископов, – ответил Тангейзер, он старался сдерживаться, но епископ явно хамит, – Господь целый мир сотворил без помощи епископов, он может обойтись без них и в Риме.
– Сын мой, – произнес епископ холодно, лицо его превратилось в неподвижную маску, – ты кусаешь руку, из которой надеялся получить духовную пищу. Думаю, ты зря предпринял столь далекий путь… Тебя в соборе Святого Петра никто не примет, это я тебе обещаю.