Джастин Халперн - Все тёлки мимо

– Он в нее втюрился, – вмешался папа. – Ох ты, господи, я думал, вы все время такое наблюдаете. Послушайте, поверьте моему слову. Я знаю, наш парень не всегда блещет интеллектом. Всего месяц назад я застукал его на унитазе: сидит, срет, а сам ест сэндвич. Но сердце у него доброе. А вы его каким-то Мэнсоном выставляете! Тьфу, пропасть.

Учительница так и онемела. И молча таращилась, пока паузу не прервала мама – заверила, что меня немедленно заберут домой и проведут воспитательную беседу.

– Мы примем меры, он больше не будет!

Домой меня отвезла мама. Папа объявил, что совсем недавно пропылесосил сиденья в своей машине и не желает, чтобы их "засирали соплями, если это можно предотвратить".

Дома мама велела мне: "Сиди у себя в комнате и не смей выходить, пока не придем мы с папой". Через десять минут они явились вдвоем.

Мама села на кровать рядом со мной. Папа взял стул, стряхнул на пол кирпичики "Лего" и тоже уселся.

Беседу начала мама:

– Джасти, ты знаешь, почему нельзя рисовать картинки вроде той, которую показала нам твоя учительница?

– Да, – сказал я. – Собаки не могут летать над головами у людей.

– Нет, милый, не поэтому, – сказала мама.

– Эй, и поэтому тоже, – возразил папа.

– Не надо, Сэм, ты его совсем запутаешь.

– Это он меня запутал, а не я его. У него там собаки летают и люди ходят в именных футболках, как в автосервисе? По-моему, тут проблем целый клубок. Не стоит потакать всяким фантазиям про параллельный мир, где…

– Сэм!

Папа умолк.

Мама спросила:

– Тебе нравится сидеть рядом с Керри?

Я кивнул в знак согласия.

– Хорошо. Послушай: начиная с сегодняшнего дня, если тебе кто-то понравится, не делай этому человеку гадостей, даже если тебе кажется, что ты сам этому человеку не нравишься, – сказала мама.

– Ладно.

– Джасти, в твоей жизни будет много людей, которые понравятся тебе, а ты понравишься им, – сказала мама, обняла меня. Встала, направилась к двери. – Но сегодня ты должен посидеть у себя в комнате и поразмыслить о том, что мы сейчас обсудили.

Мама ушла. Папа последовал за ней. Но когда он уже прикрывал за собой дверь, я сообразил, что надо извиниться.

– Папа, мне очень неудобно, что я довел Керри до слез.

Папа обернулся, взглянул мне в глаза:

– Понимаю. Когда тебе нравится женщина, ходишь, точно полоумный. Бывает. Ты просто еще не привык испытывать такие чувства.

– Иногда у меня бывают такие чувства к маме, – сказал я.

– Что-о? – выпалил он, застыв в дверях. – К маме – не смей! Фу-у, напугал… такого бреда я от тебя еще не слышал…

– Пап, погоди.

– Ну, чего еще?

– А что мне теперь делать? – спросил я.

– Делать?

– С Керри.

В детстве я больше всего на свете любил хлопья "Синнамон Тост Кранч" и новые слова. Расширял свой словарный запас с маниакальным упорством. Услышав незнакомое слово, я обязательно спрашивал у первого попавшегося взрослого: "А что это?" Самый богатый лексикон был у моего папы. Причем папа каждый вечер подолгу читал со мной книги, чтобы утолить мою языковую жажду.

– Учительница говорит, что когда-нибудь я буду знать не меньше слов, чем ты, – сказал я как-то папе за ужином после того, как сдал на отлично устный экзамен по английскому. Тогда я учился в третьем классе.

– Да? Я твою учительницу уважаю, но в этом случае она ляпнула какую-то чушь. Я занимаюсь медициной, а значит, знаю тысячи слов, которые тебе никогда в жизни не встретятся. Сотню разных названий кровеносных сосудов, будь они неладны, – папа подтянул к себе миску с фасолью, положил себе несколько ложек.

– Круто! – сказал я.

– Ничего не круто. Голова лопается. У меня голова – как гараж, доверху заваленный всякой хренотенью. Важно не то, сколько слов ты знаешь, а то, как найти им полезное применение.

Спустя еще пару дней папа был назначен завкафедрой радиологии в Калифорнийском университете в Сан-Диего.

– Ой, пап, теперь ты начальник! – воскликнул я, когда за ужином он объявил новость семье.

Я перевел взгляд на маму, ожидая восторга. Но лицо у нее стало грустное, напряженное.

– Быть начальником не всегда хорошо, – сказал папа и глотнул красного вина.

– Как это?

– Ты любишь играть в бейсбол, правда?

– Ага.

– Вообрази-ка: тренер уволился, и назначили тебя, потому что никто другой не хочет. Вообрази, что играть в бейсбол ты больше не сможешь: надо команду тренировать, и бумажки заполнять, и так далее – тренеру положено убивать время на всякую ерунду.

– Но нашему тренеру нравится быть тренером.

– Потому что ваш тренер – козел. Он пытается через сына воплотить свою несбывшуюся мечту. А его сын через пять лет подсядет на героин, потому что папаша – псих.

– Сэм, ты же знаешь, что он повторит твои слова, – вмешалась мама.

– Этих моих слов не повторяй, – велел мне папа. – Ладно, я вот что имею в виду: я стал врачом, чтобы заниматься медициной и помогать людям. А теперь мне придется сидеть на кафедре и перекладывать бумажки. На твоей жизни это не скажется, но ты теперь будешь видеть меня очень нечасто.

И действительно, теперь папа уезжал на работу, пока я еще спал, а домой возвращался самое раннее в десятом часу вечера. Почти каждую субботу он тоже работал полный день. Даже по воскресеньям, в свой единственный выходной, часто ездил на кафедру. И все же, как бы поздно он ни приходил домой, даже падая от усталости, он брал мою любимую книжку – "Хоббита" Толкиена – и звал меня в гостиную, и включал лампу у нашего дивана с коричневой обивкой, и усаживался рядом со мной, и читал мне вслух – или я читал ему. Наткнувшись на незнакомое слово, я немедленно спрашивал у папы, что оно значит. Однажды папа вдруг отложил книгу и расхохотался:

– Наверно, все дело в том, что у меня мозги от усталости плавятся… И все-таки, знаешь, что до меня только что дошло?

– Что?

– В этом "Хоббите" никто ни с кем не спит. Елки, нам рассказали про всю жизнь Бильбо, а он ни разу ни с кем не переспал. Ноль секса, – сказал папа.

– У Бильбо нет детей, – пояснил я.

– А дети тут при чем?

– Ну, если бы он занимался сексом, были бы дети.

Папа весь заколыхался от смеха и долго не мог отсмеяться:

– Ох ты, господи. Слава богу, что нет такого закона природы. Иначе я… я бы весь Род-Айленд населил, бля.

Я обиделся – не понял, что же так насмешило папу.

– Люди женятся и после свадьбы занимаются сексом, если захотят, и тогда у них рождаются дети, – уверенно сказал я.

– Если захотят? Ха-ха. Смотри, никогда не говори об этом маме, а то у меня вся оставшаяся жизнь пройдет без секса. По-моему, ты все-таки не знаешь, что такое женитьба, – и он снова засмеялся.

– Да знаю я! Это слово из первого класса, понял! Я уже сто лет знаю, что оно значит, – вспылил я.

– Ну уж нет, поверь мне, ты даже не догадываешься…

– Ах так! Тогда ты мне расскажи, что такое "женитьба".

– Сын, я только что отработал пятнадцать часов и устал как собака, а у тебя еще волосы на яйцах не выросли. Давай отложим этот разговор до поры до времени – пока у меня или у тебя что-то не переменится.

На следующий день в школьном буфете, распаковывая свой завтрак, я рассказал своему лучшему другу Аарону, что говорил папа про секс и женитьбу. И спросил его, какая связь между женитьбой и сексом. Аарон – тощий, нездорово-бледный мальчик с кудлатыми каштановыми волосами – жил в нескольких кварталах от меня. Я считал его великим экспертом по всем интимным вопросам: как-никак его родители были подписаны на кабельный телеканал НВО.

Аарон отодвинул пакет с чипсами, вытер руки о свою майку "Великой пятерки" Мичиганского университета. И сказал:

– А разве ты сам не знаешь? Во даешь! Слушай: в ночь после дня, когда ты женишься, надо заняться сексом, иначе женитьба не засчитывается. А дети тут вообще ни при чем.

– Да я и сам знаю, что без секса не засчитывается. Сто лет уже знаю, – соврал я.

– Правила такие: ты начинаешь целовать свою жену, потом она берет твою письку и засовывает в себя, и вы занимаетесь сексом, – продолжал Аарон.

– А она видит твою письку? – спросил я, и мое сердце похолодело от паники.

– Да нет. Просто засовывает руку в штаны и хватает тебя за письку, но смотреть ей не разрешается, пока ты сам не разрешишь, – ответил Аарон.

Мысль, что кто-то увидит меня обнаженным, страшила меня больше всего на свете. Не знаю уж, в чем причина: то ли меня раздражало, когда папа разгуливал по дому нагишом, как плейбоевские "зайки" по особняку Хефнера, то ли я просто стеснялся своего тела. Факт тот, что я вообще не носил шорты. Не ходил по-большому в общественных туалетах. И никакие уговоры на меня не действовали.

Обо всем, чего я сам не знал, я пытался расспрашивать старших братьев. А те почти всегда отвечали просто от балды. Какой только лапши они мне не вешали на уши, чтобы выставить меня дураком… Но в следующий раз я опять пробовал их расспросить. Итак, в одно воскресное утро, за завтраком, я спросил братьев о ритуале брачной ночи. Первым высказался Дэн, прекрасно осведомленный о моем страхе наготы.