Неудача в наследство - Светлана Романюк

В очередной раз мелькнула трусливая мыслишка: «А не повернуть ли домой, не отложить ли встречу на более удобное время?». Анна вздохнула, понимая, что завтра может быть уже поздно, папенька в таком состоянии способен выкинуть такое коленце, которое исключит любую возможность полюбовно договориться с соседом. Повторно разгладив рукой несуществующие складки на подоле платья и проверив, не растрепалась ли причёска, она постучала в двери. После значительного ожидания что-то скрипнуло, где-то грохнуло и дверь распахнулась, явив взору барышни Степана. Не дав ошарашенному мужику и рта раскрыть, она как можно решительнее произнесла:

— Мне необходимо встретиться с Михаилом Николаевичем, — и затем чуть мягче добавила: – Это действительно важно.

— Барышня-матушка, барин-то почивают, будить не велено! – чуть не рыдая отозвался Степан. — Мсьё своего и то не пожалел, чуть до смертушки не прибил.

— Степан, я не уйду с порога, пока с ним не встречусь.

Аннушка познакомилась со Степаном лет шесть назад, когда он со слезами в голосе падал ей в ноги и просил барышню помочь «диавала» изгнать. Диаволом оказалась тёща Степана, умершая несколько месяцев назад и принявшаяся всеми силами изводить горячо нелюбимого при жизни зятя. Изгонять её у Анны не было ни возможности, ни желания, но проникновенная беседа помогла утихомирить воинствующий дух. В доме перестала биться ни с того ни с сего посуда, не хлопали с тех пор сами собой двери и ставни, а самое главное, не грозила больше кулаком зловредная старушка, являясь Степану то в кадке с водой, а то и вовсе в чарке с брагою. Благодарности Степана не было границ, с тех пор он непременно кланялся в пояс при встрече с Анной и называл не иначе как барышня-матушка. Аннушку изрядно смешил тот факт, что сынок старше её раза в два, а то и более.

— Да как же можно! На пороге-то! Барышня-матушка, не губите! Хоть в дом-то войдите, я вас в гостиную провожу. Там креслице удобное. Чайку, может, отведаете? – Степан только ужом не вился, пытаясь и Анну не обидеть, и как можно долее оттянуть момент, когда всё ж таки придётся идти к хозяину, докладывать о гостье.

— Спасибо, Степан, не стоит утруждаться. Просто скажи барину, что у него визитёр.

— Да как же можно! Приличную барышню да такими срамными словами обзывать! – всполошился Степан. – Вы как хотите, а я просто скажу, что, мол, так и так, барышня Кречетова к вам пожаловали, дожидаются…

Аннушка впервые переступала порог дома Миловановых и нашла обстановку его несколько мрачной и безликой. Коридор, которым её вёл Степан, был довольно узок и сумрачен, хотя оказался гораздо длиннее, чем можно было предположить, увидев дом снаружи. Нигде не было видно ни букетика цветов в вазе, ни пейзажа или натюрморта на стенах. Стеновые панели тёмного дерева уходили, казалось, в бесконечность, взгляду буквально не за что было уцепиться. Только из глубины коридора к ним навстречу двигались два размытых силуэта. Степан остановился и распахнул дверь. Наваждение схлынуло, и Анна поняла, что коридор не так уж и длинен, просто в конце его установлено огромное зеркало, правда несколько помутневшее от времени.

— Проходите, матушка Анна Ивановна, — повёл рукой Степан, приглашая девушку. – Устраивайтесь поудобнее, а я мигом доложусь. Да как же можно не доложиться! Только я, вы уж не обессудьте, по-своему доложусь. Без лизитёров этих…

Он обошёл комнату по кругу, зажигая свечи, в дополнение к трём уже горевшим.

— Так я пойду? Или, может, чайку вам всё-таки, барышня-матушка, принести?

— Ступай, мне всего здесь довольно, — негромко, но твёрдо произнесла девушка.

— Придумают тоже лизитёров… — донеслось до неё уже из-за двери.

Голова разламывалась. Отражение в зеркале полностью соответствовало самочувствию. Опухшее лицо, щетина на подбородке и красные глаза, недобро поблёскивающие сквозь щёлочки набрякших век. Вчерашний день, а в особенности – вечер, вспоминался с трудом. «Нужно меньше пить…» — мысль вяло проползла на периферии сознания и безвозвратно пропала в тумане. Михаил свёл брови, пытаясь вспомнить, сколько, по какому случаю и чего именно он употребил вчера вечером, чтобы довести себя до такого состояния.

Вообще-то он умел пить, не пьянея. При том образе жизни, который он вёл последние десять лет, вовсе не бесполезное умение. Случаи, когда на следующий после возлияний день он страдал от похмелья, можно было пересчитать по пальцам. А допиться до состояния, когда не помнишь ничего из того, что происходило накануне, и вовсе удалось второй раз в жизни.

Первый случай произошёл в далёком отрочестве, под крышей отчего дома.

Сколько он себя помнил, его никогда не тянуло вернуться в родную усадьбу. Ни во время обучения в университете, ни позднее, когда мотался по чужбине. Напротив, стоило только переступить порог дома, как тут же хотелось умчаться куда подальше.

Мать Михаила умерла, когда он был ещё совсем мальчишкой. Отец, казалось, и вовсе не жил. Николай Игнатьевич одинаково равнодушным тоном выговаривал сыну за проказы, хвалил за хорошие отметки и лестные отзывы учителей и гувернёров, тем же самым тоном он отчитывал нерадивого слугу и делал комплименты дамам на светском рауте. Единственное чувство, которое отражалось в его глазах, это ненависть к собственному отцу, да и то ненависть эта была какая-то бесцветная, привычная, как старые разношенные домашние туфли.

Пока дед был жив, Михаил боялся его до полусмерти. Спившийся старик, под конец жизни ставший вовсе безумным, внушал мальчишке ужас своим каркающим смехом, трясущимися руками, малопонятными выкриками и бесконечными угрозами. Последние годы жизни дед провёл в старом флигеле, практически не покидая его и общаясь только со своим преданным слугой, таким же старым, как и он сам, и практически таким же безумным. Но после смерти деда Михаил порой ловил себя на том, что ему не хватает старого греховодника.

Видя перед глазами обезображенное старостью и неумеренными возлияниями лицо деда, Михаил шарахался от вина как чёрт от ладана. Когда дед умер и молодой человек, окончив обучение, вернулся в родной дом, он стал буквально задыхаться в атмосфере равнодушия и старых, покрытых пылью обид. Михаил сам не заметил, как всё чаще и чаще в попытках развеять удушающую скуку отчего дома начал прикладываться к бутылке.

Однажды, разлепив веки, он обнаружил, что лежит на полу комнаты, в одежде, которая, судя