Николай Толстой - Охота на Кавказе

— Твоя лошадь нет устал? — спросил он меня.

— Нет.

— Так пойдем.

И мы поехали по направлению, откуда слышали выстрел. Через несколько времени вдали показалась черная точка, потом другая, и наконец мы ясно различили четырех всадников, ехавших нам навстречу. Это, действительно был князь. Видя, что коза решительно уходит, он, в самом деле, выстрелил по ней, но, вероятно, не попал. По крайней мере, он сам говорил это. Саип, однако ж, не хотел верить, чтобы князь дал промах, и советовал ему возвратиться на то место, где стрелял; Саип даже показал это место, и таким образом мы воротились. Приехав, Саип слез с лошади. Старательно осматривая и отыскав едва заметный козий след, он пошел по нем. Мы хотели было уже воротиться назад, как вдруг Саип стал радостно махать нам шапкой. Он показал нам на траве, едва заметные, две или три капли крови, потом сел на лошадь и отправился по следу с такой уверенностью, как будто ехал по большой торной дороге. Я — за ним, посмотреть, чем это кончится. В самом деле, следы крови становились заметнее и заметнее. Саип беспрестанно останавливался и осматривался во все стороны.

— Вот она! — закричал он наконец и поехал рысью.

— Ты опять комаров видишь, — спросил я Саипа, следуя за ним.

— Нет! теперь комар нет, а карга… вон, смотри.

В саженях восьмидесяти от нас, действительно, я увидел несколько сорок. Подъехав к кусту, мы нашли мертвую, козу, у которой сороки уже выклевали глаза. Саип второчил ее, и мы догнали князя и остальных охотников около самых аулов, и воротились прямо к ужину.

Расспрашивая князя о Саипе, я узнал, что он не кабардинец, а ногай с Терека, что он живет у князя уже несколько лет и действительно один из самых преданных ему людей. На вопрос мой, как же попал Саип из ногайских степей в Кабарду, князь отвечал мне, что он абрек. Ответ этот, разумеется, не удовлетворил меня.

Слово абрек так употребительно на Кавказе, что почти получило право народности в русском языке; но мы употребляем его совсем не в том значении, какое имеет оно между туземцами. Таким образом, довольно трудно объяснить настоящее значение этого слова. Русские называют абреками всех горцев, в особенности тех, которые ходят на разбой в наши границы. Понятие абрек у нас часто тождественно со словами: молодец, джигит; иногда абреком называют бобыля, бездомного человека, готового решиться на всё. Но между туземцами на Кавказе слово абрек имеет более тесное, более определенное значение. Мирный татарин никогда не назовет абреком горца: по его понятию, абрек только тот, кто бежал в горы из мирного аула, — и, обратно, горцы, и даже мирные, называют абреками всех тех, которые переселяются из гор в мирные аулы. Если татарин сделал в своем ауле какое-нибудь преступление — убийство или воровство, за которое боится преследования, — он бежит из своего аула в другой и скрывается там: тогда его называют абреком, и прозвище это остается при нем до тех пор, пока какими бы то ни было средствами не помирится он со своими преследователями и не воротится на родимое место. Часто князья держат таких абреков у себя, защищая их от преследования, и зато абрек усердно служит князю. Обыкновенно, это бывают самые верные люди, готовые исполнять все, что прикажет князь. Такого рода сделка не имеет ничего предосудительного; напротив, чем более при князе абреков — а они большею частью канлы, то есть убийцы — тем большим уважением пользуется он, как человек сильный. Такого-то рода абрек был и Саип.

После ужина князь во всей точности исполняя законы гостеприимства, уступил мне свою саклю, а сам перешел в другую, догадавшись, вероятно, что меня интересует история Саипа. Он назначил быть при мне ему и еще другому татарину, Аладию, который порядочно знал по-русски и, следовательно, мог служить мне переводчиком.

Оба татарина уселись перед камином и начали разговаривать, между тем, как я лежал на мягких перинах и придумывал, как бы заставить Саипа рассказать мне его историю. Наконец, Аладий вывел меня из затруднения.

— Ты не спишь? — спросил он меня.

— Нет, мне не хочется спать. Давай разговаривать.

— О чем говаривать? Я молодой человек: ничего не знаю. Вот Саип много видал, много знает.

— Ну, спроси Саипа рассказать что-нибудь. Как попал он из ногайцев в Кабарду?

Аладий, кивнув мне головой, обратился к Саипу. Тот сперва вычистил трубку, набил ее, закурил и начал что-то говорить Аладию, по временам останавливаясь, чтоб затянуться, выпустить дым или плюнуть в огонь.

— Что говорил он? — спросил я.

— Погоди: я все скажу тебе, — отвечал Аладий.

И затем он снова обратился к Саипу, который, глядя на огонь, продолжал говорить. Саип-абрек рассказывал свою историю. Все было тихо. Где-то, далеко, собака заливалась громким лаем, да часовой на дворе князя мерно прохаживался под моими окнами. Полная луна светила в них, и свет этот, сливаясь с ярким пламенем камина, придавал какой-то странный колорит внутренности нашей сакли и фигурам обоих татар, сидевших на корточках перед огнем. Черные тени их стлались по земляному полу, потом подвигались на стене, завешенной ковром, и оканчивались над самой моей головой, причудливо изогнувшись по дубовым балкам потолка. Часть сакли дальше от камина оставалась в совершенной темноте: видны были только столб, поддерживавший матицу, на которой висело оружие, да у дверей огромное медное блюдо для плова, отражавшее свет камина и, по временам, когда огонь вспыхивал, само блестевшее, как огонь. Молча слушал я однообразную и непонятную для меня речь Саипа.

— Ты не спишь? — спросил меня Аладий.

— Нет, слушаю.

— А понимаешь?

— Нет.

Аладий залился громким смехом на мой ответ; я тоже засмеялся; Саип перестал говорить и, улыбаясь и глядя на нас, начал набивать трубку. Насмеявшись вдоволь, мы с Аладием последовали его примеру,

— Что он рассказывал тебе, Аладий?

— Говорил, как он жил в горах.

— В каких горах?

— В Чечнях и Тавлии.

— А разве он был в горах? — спросил я, с любопытством глядя на Саипа, который утвердительно кивнул мне головой.

— Был, — отвечал за него Аладий, — сперва пленным, а потом абреком; был их вожаком — водил партии на Линию, да поссорился с ними и ушел к нам в Кабарду.

И Аладий начал рассказывать мне, или, вернее, переводить историю Саип-абрека. Саип часто прерывал ее, дополняя подробностями, которые Аладий передавал мне.

Вот эта история.

Саип родом ногаец. Отец его имел четырех сыновей, а человек был бедный и нанимался пасти баранту. Главный промысел старика составляла охота; оттого и Саип с ранних лет сделался охотником. Саипу было еще только четырнадцать лет, когда отец позволил ему охотиться и отдал ему прекрасного балабана. С тех пор Саип не разлучался с своей птицей ни на минуту. Раз отправился он на охоту верст за десять от своей кочевки и, возвращаясь домой вечером, увидел вдруг вооруженного всадника, который, казалось, переезжал ему дорогу. Саип толкнул лошадь. За всадником показался другой, третий; а через несколько минут, на бугре, появилось еще пять человек. Саип догадался, что это абреки, ружья у него не; было, и он пустился от них скакать; из тороков своих на скаку обронил он зайца. Измученная лошадь Саипа едва бежала, а абреки заскакивали со всех сторон. Тогда он обрезал путлища у своего балабана и пустил его…