Николай Толстой - Охота на Кавказе

— Погоди: я все скажу тебе, — отвечал Аладий.

И затем он снова обратился к Саипу, который, глядя на огонь, продолжал говорить. Саип-абрек рассказывал свою историю. Все было тихо. Где-то, далеко, собака заливалась громким лаем, да часовой на дворе князя мерно прохаживался под моими окнами. Полная луна светила в них, и свет этот, сливаясь с ярким пламенем камина, придавал какой-то странный колорит внутренности нашей сакли и фигурам обоих татар, сидевших на корточках перед огнем. Черные тени их стлались по земляному полу, потом подвигались на стене, завешенной ковром, и оканчивались над самой моей головой, причудливо изогнувшись по дубовым балкам потолка. Часть сакли дальше от камина оставалась в совершенной темноте: видны были только столб, поддерживавший матицу, на которой висело оружие, да у дверей огромное медное блюдо для плова, отражавшее свет камина и, по временам, когда огонь вспыхивал, само блестевшее, как огонь. Молча слушал я однообразную и непонятную для меня речь Саипа.

— Ты не спишь? — спросил меня Аладий.

— Нет, слушаю.

— А понимаешь?

— Нет.

Аладий залился громким смехом на мой ответ; я тоже засмеялся; Саип перестал говорить и, улыбаясь и глядя на нас, начал набивать трубку. Насмеявшись вдоволь, мы с Аладием последовали его примеру,

— Что он рассказывал тебе, Аладий?

— Говорил, как он жил в горах.

— В каких горах?

— В Чечнях и Тавлии.

— А разве он был в горах? — спросил я, с любопытством глядя на Саипа, который утвердительно кивнул мне головой.

— Был, — отвечал за него Аладий, — сперва пленным, а потом абреком; был их вожаком — водил партии на Линию, да поссорился с ними и ушел к нам в Кабарду.

И Аладий начал рассказывать мне, или, вернее, переводить историю Саип-абрека. Саип часто прерывал ее, дополняя подробностями, которые Аладий передавал мне.

Вот эта история.

Саип родом ногаец. Отец его имел четырех сыновей, а человек был бедный и нанимался пасти баранту. Главный промысел старика составляла охота; оттого и Саип с ранних лет сделался охотником. Саипу было еще только четырнадцать лет, когда отец позволил ему охотиться и отдал ему прекрасного балабана. С тех пор Саип не разлучался с своей птицей ни на минуту. Раз отправился он на охоту верст за десять от своей кочевки и, возвращаясь домой вечером, увидел вдруг вооруженного всадника, который, казалось, переезжал ему дорогу. Саип толкнул лошадь. За всадником показался другой, третий; а через несколько минут, на бугре, появилось еще пять человек. Саип догадался, что это абреки, ружья у него не; было, и он пустился от них скакать; из тороков своих на скаку обронил он зайца. Измученная лошадь Саипа едва бежала, а абреки заскакивали со всех сторон. Тогда он обрезал путлища у своего балабана и пустил его…

— Зачем? — спросил я у Саипа.

— Я думал, что балабан полетит домой и отец, увидев обрезанные путлища, догадается, что со мной случилось несчастье. Балабан долго летел за мной, а я скакал во весь дух и все слушал, как звенел его колокольчик на ноге. Наконец, абреки нагнали меня и, когда я слез с лошади, стали меня вязать. Я все смотрел на мою птицу. Балабан долго кружился надо мной, потом крикнул раза два, и поднялся вверх. С тех пор я больше не видел его...

Когда абреки взяли Саипа, было около полуночи и они уже возвращались назад. Пришед к Тереку, стали переправляться. Ночь была темная. Собаки Саипа все бежали за ним, но тут остались на берегу и начали выть.

— Дурной знак! — сказал один чеченец.

— А еще хуже, что казаки могут услышать, — заметил другой.

Чтоб заглушить собак, один из чеченцев завыл по-волчьи, ему отвечали чекалки, и, под эту музыку, абреки со своим пленным отправились через реку и к утру были в горах.

Сначала Саип жил у одного из чеченцев, в Алдинских хуторах. Там сперва строго присматривали за ним, но потом, увидев, что он не хочет бежать, они стали не так строги.

— А разве ты не хотел бежать?

— Нет! я тогда молод был, глуп, — к тому же знал, что отец мой человек бедный и не очень жалеет обо мне; мне и там было хорошо. Только я жалел, что мне нельзя охотиться… А когда меня весной послали со стариком Темирчи в Черные горы пасти конный табун, я очень обрадовался.

— Чему ж ты рад был?

— Тому, что мне дали ружье, и, значит, я могу охотиться… А какая охота в горах! Олени… такие табуны, как здесь баранты!.. коз, кабанов, лис, медведей — пропасть!.. А главное, какие там соколы! таких во всем мире нет!.. Я по целым дням сидел в одной роще, и смотрел, как сокол гоняет в ней голубей. Несколько раз я подкрадывался к нему, когда он, наевшись, сидел на дереве, поджав одну ножку и выставив вперед грудь, как джигит какой-нибудь; видел несколько раз, как сокол этот прилетал пить и купаться в ручье, около нашей землянки. Вечером я видал, как он улетал в ущелье, и тогда только я возвращался к Темирчи; не спал всю ночь — все думал, как бы поймать этого сокола. Наконец, выдумал я хитрость: подкараулив, когда сокол поймал голубя, я согнал его, но, зная, что он воротится за своей добычей, поставил над полумертвой птицей пружок. Сокол, в самом деле, прилетел и попался. Я взял его и стал вынашивать; а через месяц он уже ходил ко мне на руку. В это время приехало к нам несколько человек из нижних аулов, за лошадьми. Они собирались в набег. Мне уже надоело жить без дела, и я был бы рад, если б они взяли меня с собой. Я сказал об этом Темирчи, тот передал им; но они отвечали, что без наиба не смеют. Темирчи посоветовал мне идти к наибу и отнесть к нему сокола. Я так и сделал. Наиб принял меня хорошо и подарил пистолет, в знак того, что я вольный человек и могу жить, где хочу. Я сперва поселился на Рашне у Чими.

— Твоя слыхал про Чими? — спросил меня Аладий.

Я отвечал, что нет, и Аладий начал рассказывать мне, что Чими был первый джигит во всей Чечне, что «другой такой джигит не будет».

— Где он теперь? — спросил я.

— Пропал! Вот он все расскажет тебе, — отвечал Аладий.

Саип продолжал рассказ.

Поселившись на Рашне, он несколько раз ходил с партиями на Линию, наконец сделался известным вожаком, так что из байгушей стал значительным человеком, купил себе саклю в Алдинских хуторах и, поселившись там, завел свое хозяйство. Саип взял к себе в дом несколько пленных солдат, которые обрабатывали его поле и пасли скотину, между тем, как сам он продолжал ходить на разбои на Линию или охотился с Темирчи и Чими в Черных горах. Он уже собирался жениться, когда с Чими случилось несчастие, в которое замешался и Саип, — и вот каким образом. Раз Саип, с десятью чеченцами, которых он всех назвал мне по именам (вообще, Саип рассказывает очень подробно), ходил на Линию. Старшим в этой партии был алдинский старшина Улу-бей. Удачи им не было, и они возвращались с пустыми руками, когда, около Сунжи, встретили человека, гнавшего из гор волов. Предполагая, что это мирный татарин, ходивший воровать в горы, чеченцы решились отнять у него скотину и даже поймать его самого; но, став между волов и положив винтовку на ремень, которым были связаны животные, татарин не давался чеченцам. Стрелять они не хотели, потому что находились недалеко от русской крепости и боялись сделать тревогу. Несмотря на то, что мирный татарин был закутан башлыком, Саип узнал в нем брата Чими, Алхаза, который, несколько лет тому назад, бежал к русским; жил теперь в Сунжинской станице и часто бывал в горах у брата. Саип решился спасти его, взял сперва слово с Улу-бея, что если мирный татарин отдаст ему, Саипу, оружие, то они отпустят его живого; потом прямо поехал на Алхаза, который тоже узнал Саипа. Начались переговоры, кончившиеся тем, что Алхаз сдался, а Саип поручился, что его отпустят. Но Улу-бей также узнал Алхаза, и так как в горах подозревали, что он служит лазутчиком у русских, то и решился Улу-бей задержать его. Старик стал уверять, что не может отпустить его сейчас, потому что боится, чтобы с ним не сделалось какого несчастия, что это всем им будет стыдно; что лучше ему переночевать у Улу-бея и что он сам завтра Проводит его до Сунжи. Алхаз и Саип поняли, что старик хитрит; но, видя, что все держат его сторону, они только молча переглянулись; и Алхаз пошел с ними в горы. Улу-бей привел его в свою саклю, прекрасно угощал всю ночь и, на другой день объявил, что об Алхазе уж узнал Толчик, и что поэтому теперь без позволения наиба он не может его отпустить. Улу-бей прибавил, что он сам поедет хлопотать об этом, что Алхаз его гость, что он не даст его в обиду, но, вместе с тем, уезжая, приставил к Алхазу караул. Узнав все эти подробности, Саип решился ехать к Чими и объявить ему обо всем.