Николай Толстой - Охота на Кавказе

— Когда я приехал к Чими, он ничего не знал. Мне было стыдно говорить ему о том, что произошло между нами, и я боялся, чтоб он не сказал мне дурного слова: тогда я бы сам себя резал; но он ничего не сказал, взял со стены два ружья и стал седлать лошадь. Я спросил его, куда он едет. «Не знаю, — отвечал он, — брат пропал и я пропаду». Я стал просить, чтобы он взял меня с собой. — «Не надо, — отвечал он. — Поезжай лучше к Турло (Турло был другой брат Чими, жил он в Черных горах), привези его к себе, а я завтра приеду к вам и скажу, что надо делать. Если не приеду, значит и я и Алхаз пропали. Тогда пусть Улу-бей заплатит вам за нашу кровь». Чими догнал брата около Аргуни. Восемь человек мюридов уже вели его к наибу. Он прямо бросился на них и, прежде, чем те успели выстрелить, был уже подле брата. Алхаз вскочил к нему на лошадь; оба схватили ружья и поскакали назад.

— Как же мюриды не взяли их? Ведь их было восемь человек.

— Так! — отвечал Саип, — они им не дался. Впрочем, он прибавил, как бы для пояснения этого факта, что Чими был большой джигит: «Его знали во всех на горах. Может, мурут боялся, может, нет, — бог знает. Они им не дался», — повторил Саип.

Итак, Чими с братом воротились домой, где были уже Саип и другой брат Алхаза, Турло.

Как скоро весть об этом разнеслась по аулам, собралось множество народа, — начались толки: что делать? Боялись, что наиб потребует Чими. Так и, случилось. Когда старшины объявили Чими об этом, он сказал, что сам поедет к наибу, и, действительно, поехал с обоими братьями. Чими был известный человек, у него было много родни, и он знал, что Толчик ничего не посмеет сделать ему без Шамиля. «Сам Шамиль знал Чими; Чими был очень-очень джигит!» Когда братья приехали, наиб отобрал у них оружие, коней, посадил их в яму и послал к Шамилю, с донесением об этом деле. Через неделю посланный воротился. Наиб собрал стариков и весь народ и объявил им, что Шамиль приказал Чими отпустить, а братьев его убить. «Дурак тот, кто убьет у волка детей, а волчицу пустит», — сказал наиб и велел привести Чими и его братьев. Народ понял, что наиб что-нибудь задумал. Когда братьев привели, он объявил, что все исполнит по приказу Шамиля, — только, прежде, чем отпустить Чими, велит выколоть ему глаза. Весь народ был поражен этим ужасным известием. «Сам Чими мало-мало спугался» и начал просить наиба, чтобы он лучше убил его, предлагал ему свою лошадь, свои два крымские ружья и пятьдесят рублей денег. Наиб отвечал, что не смеет убить его. Старики тоже просили за Чими: они говорили, что такого дела еще никогда не бывало, что колоть глаза — грех, что Шамиль рассердится. На все это наиб отвечал одно и то же: «Дурак тот, кто убьет у волка детей, а волчицу пустит». Видя, что все кончено, Чими перестал просить наиба и простился с братьями. Обоих убили в его глазах. Один упал с первого выстрела, другой, Алхаз, простреленный насквозь, долго стоял и бранил наиба, приказавшего его прострелить. Чими на все это смотрел молча. Он не сказал ни слова, не вскрикнул, когда один из мюридов наиба проколол ему ножом, один за другим, оба глаза. Только когда наиб заметил, что, он, кажется, видит, Чими рассердился — всунул в свежую рану палец и сам вырвал свой глаз, потом бросил его к ногам наиба и сказал: «Теперь веришь ли, что я больше не буду видеть?»

Наиб приказал пустить его; а между тем Чими, действительно, мог еще видеть одним глазом. Какой-то хеким взял его в дом к себе и стал лечить. К этому хекиму приехал Саип в отчаянии, потому что считал себя причиной всех этих несчастий. Он хотел убить Улу-бея и перерезать всю его родню, но нашелся добрый человек, который отговорил его.

Этот добрый человек был старый чеченец Шерик, тоже кунак Алхаза, с которым он вместе служил лазутчиком у генерала С. Генерал прислал его узнать об участи Алхаза, и Шерик сам был свидетелем этой кровавой драмы. Узнав от Саипа, что все эти беды наделал Улу-бей, он тоже решился отомстить ему. «Шерик, — по выражению Саипа, — был очень умный человек. Я и Чими долго с ним толковали. Наконец решили на одно дело».

Вот в чем состояло оно. Саип вернулся в Ахты. Хотя все знали, что он принимал участие в деле Чими, но никто не говорил ему об этом. Сам Улу-бей, боясь, что Саип станет мстить ему, несколько раз приходил к нему в саклю и старался помириться с ним. Когда, однажды, Саип предложил Улу-бею идти на Терек воровать, тот очень обрадовался, думая, что Саип уже не сердится, но, в предостережение, взял с собой одних только родственников. Но этого-то и хотелось Саипу и хитрому человеку Шерику, они на это рассчитывали.

Саип дал знать Шерику, что в такую-то ночь, за час до захода месяца, он с Улу-беем и одиннадцатью человеками родственников его будут переезжать Машакал-юртскую канаву; что он, Саип, поедет впереди на вороной лошади, в желтой черкеске и башлыке, подъедет первый к канаве и, въехав в воду, ударит лошадь три раза плетью; что Улу-бей будет на сером коне и, верно, в белой черкеске. Шерик передал все это генералу, который послал на Машакал-юртскую канаву казачий секрет. Вожаком был, разумеется, Шерик.

— Он знает, что я хорошо вижу, — сказал Саип Аладию, указывая на меня. — Ночь была такая же свежая, как теперь, когда мы подъехали к канаве. В кустах, за канавой, я увидел папахи казаков; мне казалось даже, что я слышу, как говорят русские между собой. Направо был лес. Я услыхал, как в лесу фыркнула лошадь, и мне стало страшно: я боялся, чтобы товарищи мои чего не заметили, и начал петь. Наконец, мы добрались до канавы, и я въехал в воду, ударил коня три раза плетью, переехал и обернулся назад: За мной ехали Улу-бей и еще один татарин, оба на серых лошадях. Они остановились поить коней.

— А ты что ж не поишь? — закричал мне Улу-бей. Я молчал, потому что слышал, как около меня разговаривали казаки.

— Двое на серых, — сказал один.

— Бей обоих, — отвечал другой.

Раздались выстрелы, и что-то упало в воду. Я обернулся. Лошадь Улу-бея, в одном седле, выскочила на берег; другой татарин, раненый, шатался в седле, ухватясь обеими руками за гриву лошади. Из лесу выскочили конные казаки. Началась стрельба и крик. Какой-то казак ударил, мою лошадь по спине рукой и сказал мне:

— Гайда! кунак!

Я поскакал. Выстрелы смолкли. Все было кончено!.. Вдруг я услыхал страшный крик: это казаки дорезывали кого-то из чеченцев. Другой чеченец пел предсмертную песнь. Раздались еще два выстрела, и потом опять все смолкло, а я все скакал, точно гнались за мной. Утром я приехал на Терек, к аулу, что против Калиновской станицы… знаешь?..

Я молчал. Рассказ Саипа произвел на меня тяжелое впечатление. В глазах у меня представлялись то окровавленная голова слепого Чими, то ночной бой в степи и всадник-предатель, который скачет один по полю, как будто за ним гонятся…