Электра - Дженнифер Сэйнт

Услышав мои проклятия, Георгос спрашивает:

– Все хорошо?

– Чудесно, – отрезаю я. – Неловкость, только и всего.

– Пойдем-ка.

Он берет меня за неошпаренную руку и уводит прочь. Выхожу за ним в наступающие сумерки. Дует ветерок, разнося обильную сладость жасмина, над исполосованным краснотой горизонтом загораются звезды. Лучше бы не заводил он разговоров и мы бы всего этого не высказывали.

– Послезавтра, – говорит он.

Потом откашливается, уставившись в землю, не поднимая на меня глаз. А я приковываю взгляд к заходящему солнцу. Все вокруг обагрено его свечением, плавится, объятый пламенем, весь мир.

– Когда все кончится…

Он не договаривает.

Не стану вынуждать его произносить это. Отплачу ему за все хотя бы тем, что не буду затягивать.

– Я не вернусь сюда.

Почти что слышу в тишине, как сердце его разлетается на куски. Мой старый друг Георгос. Ты один понял, один запомнил Агамемнона, каким я его сотворила. Мы создали его вместе – царя, своим отсутствием, как ваятель резцом, высекшего наши судьбы.

– Я прекрасно знал, когда женился на тебе, что ты заслуживаешь много большего, чем мне по силам дать, – говорит он тихо.

Я и рада была бы обрести счастье в бедности, с Георгосом, честным и добросердечным человеком. Но я из Атреева рода. И если Орест в ответе за воздаяние убийцам отца, то и мне нельзя уклониться от обязанности вести жизнь, которой хотел для меня Агамемнон. Он надеялся, что дочь к вящей славе всей семьи вступит в блистательный брак, заключит выдающийся союз.

– Мне очень жаль, – говорю я Георгосу, и слова эти, хоть и совсем скупые, искренни.

Оставляю его одного в густеющей тьме. Возвращаюсь в дом, где мой брат, в дом, где так долго не бывало чувств. А теперь он возродился и полон жизни. Наконец-то настало наше время, и хоть непомерность предстоящего заставляет меня, пошатнувшись, схватиться за дверной косяк, сочувствию, утягивающему назад, не поддамся. Слабости нет места, больше нет.

Теперь я засыпаю без труда каждую ночь. Больше не брожу по дворцу, не гляжу подолгу в черную пустоту, высматривая далекие огни. Только сон мой не мирен, он опускается тяжким покровом, из складок которого не выбраться. Омертвевшие, бесполезные члены не действуют, а разум бешено мчится куда-то, по-стрижиному барабаня крыльями. Лежу, оцепенев, и тут приходят жуткие сны.

Снова я в освещенной факелами комнате, слушаю рассказ старой рабыни о проклятии, ползущем по нашему дому, оплетающем наше семейство, всех нас опутывая по рукам и ногам. Передо мной вздымается мой собственный живот, тугой и круглый, но, наблюдая беспокойное шевеление младенца под тонкой тканью платья, я не различаю очертаний пяточки, лягающейся из моей утробы. Будто бы во мне копошится увесистый ком кольчатой плоти, нечто нечеловеческое, змееподобное. Затем оказываюсь у себя в покоях, в колыбели – запеленутый сверток, только в складках его извивается клубок юрких тварей, а потом они, киша, выбираются наружу и раздирают меня, немую, слепую и недвижимую, на части, прогрызая до самых костей. Головокружительно качнувшись, картинка меняется, и вот я уже на равнинном просторе, вдали дымятся развалины, а земля под ногами липкая, и пальцы утопают в лоснящейся малиновой жиже. Рядом река, но воды ее побагровели, земля завалена трупами, а кровь выливается прямо в океан, замутняя обширные воды.

Просыпаюсь под утро, тяжело дыша, облепленная испарениями ужаса.

Заснуть этой ночью нет никакой возможности. Орест с Пиладом расстелили плащи на полу, посреди нашей хижины, в надежде хоть как-то передохнуть. Георгос, вернувшийся наконец со двора и старательно избегающий смотреть на меня, ложится рядом с ними. А я, усевшись на нашей жесткой узкой постели, беспокойно слушаю их дыхание. Нарастающая в груди тревога не дает мне ни минуты покоя. Когда и сидеть уже невмоготу, бесшумно встаю и прокрадываюсь мимо них на воздух, в сад. Со всех сторон наплывают смолисто-черные тени. Кровь стынет в жилах от страдальческого скрежета совы, озноб покалывает руки. Вот такая древняя, первобытная ночь и породила, наверное, мстительных эриний. Из такой вот глубочайшей тьмы они и вышли первоначально, из бесформенного океана хаоса, пребывавшего в буйном, неуемном движении. Или поднялись, заливаясь мстительным лаем, из пропитанной густеющей кровью земли, после того как титан Кронос взрезал серпом плоть собственного отца. Как бы там ни было, а они теперь здесь – чую их смрад, доносимый ветром, слышу их змеиное скольжение и леденящий свист прямо над ухом.

Пусть приходят за мной, если хотят. Какую бы пытку они ни измыслили, нет хуже уже пережитого мной.

Смелая в мыслях, вскрикиваю все же, когда на локте моем смыкаются чьи-то пальцы, и резко оборачиваюсь, бурно дыша.

– Прости, – говорит он.

Не Георгос и не Орест.

– Пилад?

– Услышал, как ты встала. Тоже уснуть не могу.

Нужно сейчас же вернуться в дом. Но мною овладело безрассудство. Он доверенный друг моего брата и меня не обидит, да к тому же весьма мне любопытен, дольше уж нельзя отрицать.

– Зачем ты прибыл в Микены?

Мне нужно знать.

– Мы с Орестом друзья. – Голос его, ровный и размеренный, так успокоителен в черной пустоте. – Я видел, в каком он отчаянии после слов оракула. И понял, что не могу не помочь ему в этом деле.

Силюсь разглядеть его лицо во мраке. Сделавшись под покровом ночи вольней и отважней.

– Ты когда-нибудь видел нашего отца?

– Нет. Я был совсем еще мал, когда воинство его отплыло в Трою. И даже мать моя, хоть она и дочь Атрея, Агамемнона никогда не видела.

Стало быть, Пилад не расскажет мне ничего нового об отце. Но я не огорчена почему-то. Сегодня ночью, когда все в моей душе в тревожном предвкушении сдвинулось с места, мне вдруг больше не хочется погружаться в прошлое. Ведь завтра уже мы двинемся в будущее.

– Напугана? – спрашивает он.

Смеюсь.

– Чего мне пугаться? Боятся, когда есть что терять, а у меня и нет ничего.

Он не отвечает, и тугое молчание между нами потрескивает почти, натянутое до неведомой мне прежде грани.

– А испугайся я, так подумала бы о тени отца, умоляющей нас об отмщении, – говорю наконец. – Представила бы дух его, не способный упокоиться. Только это меня пугает.

– Агамемнон завтра упокоится. А вот Орест…

– Ореста мы не бросим. – Я решительна и непоколебима, твердо стою на своем. – Что бы там ни было после, позаботимся о нем.

– А как же твой муж?

– Он взял меня в жены, только чтобы вызволить из дворца, от Эгисфа.