Электра - Дженнифер Сэйнт

О Георгосе думать не хочу, только об отце. Но ведь рядом со мной стоит сын его сестры – ближайшее подобие Агамемнона в мире живых после Ореста. Мысль эта взметывается на миг языком голодного пламени, обжигающая и в то же время сладкая.

– Пора возвращаться, – говорит он.

Впервые с той ночи, как пришла весь о возвращении отца, не могу дождаться рассвета. Мир снова полон сладкозвучных обещаний, а надежды мои хрупки, но осязаемы, как стекло, и на этот раз матери их не разбить. Теперь сила на нашей стороне, так что она ничего не сможет поделать. Последовав за ним обратно в дом, укладываюсь на комковатую постель и, сомкнув трепещущие веки, забываюсь невозможным, как представлялось, сном.

Одеваясь в янтарной рассветной тиши, с удивлением спрашиваю себя, почему я до сих пор здесь. Что держит меня в Микенах? Удобства и роскошь этого дворца – прогнившая видимость, великолепие его ветшает изнутри. Ушла бы отсюда бесстрашно, пусть и в одиночку. Мнение других меня никогда не заботило, и прожить одной ума хватит – где-нибудь как можно дальше отсюда.

Раньше я беспрестанно думала об Ифигении, затерянной в царстве мертвых, скитающейся по его мрачным землям, не находя покоя. А теперь нахлынули воспоминания: вот она, малышкой еще, повизгивая от смеха, бегает по двору, среди колонн с развевающимися за спиной волосами. Вот, сосредоточенно наморщив лоб, учится управляться с ткацким станком, а после сияет от гордости за свои ковры. Я думаю обо всех матерях Трои. О Гекубе, своими глазами видевшей, как сыновей ее рубят на поле боя, как дочерей волокут на греческие корабли. О младенце Андромахи, вырванном из материнских рук и сброшенном с троянской башни на немилосердные камни. Надеюсь, до них дошел слух о смерти Агамемнона. Надеюсь, они, пусть немного, но утешились вестью о жестоком конце военачальника, приведшего армию к их берегам. Хоть что-то я смогла для них сделать. Но после этого пропало побуждение двигаться дальше. Освободившись от гнева, туманившего разум, от жажды мести, обжигавшей нутро, переживаю свою печаль во всей ее холодной, кристальной чистоте.

Теперь, когда ярость отступила, я смотрю на спящего Эгисфа и не могу понять, а чем мы, собственно, связаны. Обсуждали хоть когда-нибудь что-то кроме возмездия? Если и было такое, не припомню, не чувствую с ним никакого родства, не нахожу никакой общности. Глядя на него, вспоминаю лишь о своих живых, но утраченных детях. Теперь уже болезненней переживая разлуку с ними, чем с Ифигенией.

Поможет мой уход Электре обрести наконец хоть какой-то покой? Может, для своей ожесточившейся дочери я могу сделать лишь одно – исчезнуть?

Потихоньку собираю украшения: увесистые золотые браслеты, серьги, мерцающие в сумраке комнаты, сверкающие ожерелья из сердолика и лазурита – в обмен на такие богатства меня на этой земле переправят куда угодно. Электра с презрением отвергла их, выйдя замуж, но когда я уйду, то, ей, пожалуй, и надоест выставлять свою бедность напоказ, ведь унизить этим и меня заодно с самой собой она уже не сможет.

Солнце взбирается выше, свет заливает комнату, и я уже готова уйти, бросить все это. Но не успеваю сделать и шага, как тишину разбивают громогласные мужские крики у стен дворца. И в этом гомоне я с ужасом разбираю слова, страшащие меня более всего.

– Электра, вставай.

Услышав тихий голос Ореста, в кратком недоумении выплываю из сна, но осознание случившегося накануне накатывает тут же, и я резко сажусь.

– Пора? – спрашиваю. – Уже светает?

– Пора. Нам надо отправляться. Но, послушай, Электра, тебе вовсе не обязательно идти с нами. Мы вернемся за тобой после.

Сбросив изношенное покрывало, поднимаюсь на ноги.

– Я иду с вами. – Оглядываю комнату. – А где Пилад?

– Ждет во дворе.

Георгос наблюдает за нами, сидя за столом. И поспешно отводит глаза, когда я взглядываю на него. Увидев, что Орест хочет выйти, хватаю его за плащ.

– Я готова.

Брат переводит вопросительный взгляд с меня на Георгоса, но я решительно встряхиваю головой. Меньше всего сейчас мне нужны прощания – нельзя нарушать ясность ума. Мимолетно задаюсь вопросом, заговорит ли все-таки Георгос, однако он сидит молча, уставившись в истертую столешницу. Сердце сжимается от жалости, но я, затолкнув ее поглубже, покидаю лачугу вслед за Орестом, теперь уж навсегда.

Ухожу налегке. Ничего мне отсюда не нужно.

В молчании поднимаемся извилистой тропой ко дворцу. Небо светлеет, распуская розовато-золотистые перья. Бдительный Пилад не сводит с Ореста внимательных, заботливых глаз. Мрачное лицо брата, будто высеченное из камня, застыло в выражении, вызывающем в чреве моем легкую дрожь. Мы уже близко, и я, крутнув головой, закатываю глаза к дворцовой кровле.

Они там. Черные горбуньи, притаившиеся сверху, на распростертой махине дворца. Три фигуры на фоне неба, уродливые пятна на светлом румянце зари. В панике кидаю взгляд на Ореста, но вижу все тот же гранитный лик и устремленные вперед глаза. Способен, интересно, Пилад, даже голову подняв, их разглядеть?

– Ну что ж, нападайте, – шепчу сквозь стиснутые зубы. – Нападайте, раз так.

И кажется, вижу, как одна из них, обернувшись, вытягивает шею. Лицо ее обрамлено беспокойным шевелением шипящих завитков с приплюснутыми головами, снующими, как челноки, взад-вперед. Ее свирепый взгляд связывает по рукам и ногам, своим безжалостным блеском размазывая по земле, сдирая кожу и оголяя душу, сжавшуюся от страха. Но мы не останавливаемся, и ледяные взоры сопровождают каждый наш шаг.

Просто наваждение, думаю я почти в припадке истерики, вскипающей в горле, но прекрасно знаю, что это не так. Мы подходим к воротам, и Пилад с Орестом, переглянувшись, кивают друг другу. Колени подгибаются, я хватаюсь за колонну, а они начинают кричать, снова и снова повторяя слова, которые наверняка выманят Эгисфа наружу.

Хочу держаться храбро и с достоинством, хочу, чтобы перед смертью он увидел и меня, но выступить вперед нет сил. А он уже бежит к моему брату, и ненавистное лицо его светится надеждой, Орест же не испытывает колебаний. Твердо стоит на ногах и за колонну для прочности не цепляется. И не слышит, наверное, как скребутся, развертываясь, крылья о змеиную чешую, не улавливает зловонного дыхания, а они меж тем, изготовившись, замерли над нашими головами. Чувствую привкус их страстного желания и волны удовлетворения, колышущие воздух, – и вдруг мой взор проясняется, алый оттенок, окрасивший все вокруг, стекает, и вот я уже стою без поддержки. Ощущая их голод как свой собственный.

– Орест