Электра - Дженнифер Сэйнт

Я потрясенно цепенею, Эгисф же движется молниеносно. Вскакивает с постели, натягивает мантию на плечи и бежит к дверям. В лихорадочном волнении не дождавшись своих стражей, охраны, повсюду его сопровождающей.

Бросаюсь за ним, тоже накинув мантию поверх платья, бегу с распущенными волосами, струящимися позади, по дворцу, в котором царит безмолвие, только эти жуткие голоса гомонят у парадного входа. И все вдруг понимаю.

Мой сын жив. Он стоит перед Эгисфом, подняв меч, и лицо его искажено гневным оскалом. Эгисф же пристыл к месту, вытянув вперед руки, – живая картина растерянности. Все стихает и замирает разом, осязаемая угроза повисает в воздухе.

Орест наносит удар.

Клинок вонзается в шею Эгисфа. Смотрю, онемев, как он отступает, пошатнувшись, с ярчайшим изумлением на лице, а потом, в последний раз взглянув на меня обезумевшими глазами, падает.

Гляжу, как кровь расплывается по земле. Слышу оцарапавший горло Ореста резкий вздох. А из глубины дворца – суматошный топот опоздавших стражников.

Насилу оттянув взгляд от зрелища передо мной, рукой заграждаю путь подступающим Эгисфовым охранникам.

– Ваш хозяин мертв, – говорю. Донельзя спокойно. – А сыну моему вы не причините вреда.

Чую их негодование и в то же время страх. Узурпатор повержен, а как нас обоих в Микенах ненавидят, им известно. Агамемнона-то, может, и немногие оплакивают, но его сын-победитель, возвратившийся из изгнания, разумеется, найдет здесь гораздо больше сочувствующих и приверженцев, чем стражники Эгисфа. Они явно примериваются: биться или бежать.

Наконец их вожак, хоть и с ненавистью, но отворачивается от нас и уходит. Следом за ним, по одному, удаляются остальные.

И вот я остаюсь один на один со своими детьми. Чувствую внимательные взгляды дворцовой прислуги, рабов, скопившихся в залах дворца, у окон, и, затаив дыхание, ожидающих исхода, но лицом к лицу с Орестом, Электрой и их спутником оказываюсь совсем одна. Некому выйти вперед и сказать слово в мою защиту, нет друзей, способных вступиться за меня или помешать моим детям свершить их правосудие. И хорошо. Мне не нужны сторонники в мире живых.

Орест на меня не смотрит. Руки его крепко сжимают рукоять меча, костяшки пальцев побелели, а взор непоколебимо устремлен в сторону. Делаю шаг к нему, потом второй. И вижу на лбу его блеск проступившего пота.

Если взмолюсь о пощаде, думаю я, он не откажет. Смогу уговорить его, сказав, что я его мать, а содеянное мной – лишь воздаяние, не более, что он покарал уже захватчика отцовского трона и совершать чудовищного преступления перед лицом богов, в свете нарождающегося дня не должен. Смогу сломить его и так нетвердую решимость. Того-то все от меня и ждут. Потому-то он на меня и не смотрит.

Электра, должно быть, все это понимая, окликает его по имени. И с предостережением, и с упреком в колебаниях. Бросив взгляд на дочь, вижу, как пылает она праведной ненавистью.

Нет, никакими драгоценностями жара этого не умерить. Поистине мне нечем хоть на малую толику облегчить муку дочери. Она будет пожирать Электру изнутри, пока я жива. С дрожью вспоминаю клубок тварей из собственного сна, гложущих мои кости, и тут картинка перед глазами отодвигается. И из прошлого выплывает Кассандра, безмолвно молящая, впившись в меня глазами, об избавительной смерти.

Десять лет я желала для Ифигении лишь одного – покоя. Электра жила вдвое дольше в кипучем, неослабном смятении, не ведая ничего другого. От той же муки разрывается надвое мой сын. Нынче утром, вознамерившись бежать, я поняла, что могу преподнести своим детям один лишь дар – исчезнуть навсегда.

Надеюсь, теперь им полегчает, думаю я, закрывая глаза.

Все еще гляжу завороженно, как истекает алыми ручьями жизнь Эгисфа, и тут мать велит стражникам удалиться. Поднимаю голову. Что она задумала? Решила пощады просить? И не хочет слабость проявлять при свидетелях? Думает договориться с нами, разжалобить нас, наболтав чего-нибудь?

Я недвижима, подобно этим ведьмам, черным как ночь, этим безобразным старухам, следящим за нами, нависая над карнизом.

Ну же, понуждаю его молча. Чего ты ждешь? Покончи с этим.

Но он не трогается с места. Смотрит ей в лицо, невольно притягивающее и мой взгляд. Ее истинное лицо. Без ухмылки, без гладкой маски равнодушия и хладнокровного самодовольства. Словно сбросив годы, передо мной предстает мать из прежних времен, до смерти Ифигении и до всего остального. Которая омывала в болезни мой горячечный лоб, молила богов о здоровье своих детей, пела нам песни и рассказывала сказки. И любила нас, а после любовь эта, как видно, сгорела в погребальном костре вместе с телом моей сестры.

Орест той матери не помнит, не суждено им было познакомиться – из-за нее же самой. Опять я в плену запертой комнаты, и мой отец шествует к дому, но мне не увидеть его, не познать его объятий вновь. И ему не узнать, какой я стала, повзрослев, а стала я совсем не такой, как надо. Не имела возможности, подобно всем нам, обобранным матерью. Помню свой восторг в ожидании отца и потрясение, испытанное после, когда крепкие руки стражников по ее приказу поволокли меня прочь.

– Орест! – говорю.

А большего говорить не нужно. Мы ведь не раз уже все это повторили, я уже сказала ему все. Скрепившись, он выпрямляет спину, изготавливается.

Я не отвожу глаз, ни на миг. Истираю кулак о каменную стену, и кровь сочится сквозь пальцы, но смотрю на брата упорно. Думала ведь, что он сломается, не хватит у него духу. Да к тому же Орест тоже слышит, наверное, шорох расправляемых кожистых крыльев, злобный змеиный шип, стекающий с дворцовой кровли. В голове моей неумолчным барабанным боем стучит оглушительный пульс. Хочу крикнуть ему – не подводи меня, как ты можешь! – но слова уже не нужны.

Вижу ее конец. Слышу звон меча, выпавшего из рук Ореста да так и оставшегося лежать на полу рядом с ней.

А после они поднимаются в воздух. Тяжеловесные, нескладные, камнем падают на нас с высоты. С визгливым лаем делают круг над двором, устремив свирепые взгляды на убийцу. Брат взывает к Аполлону, а они уже кидаются вниз и проносятся так близко – еле успеваю отшатнуться, – что волосы мои взметываются им вслед, а в ушах звенит от их воя. Быстро пригибаюсь, но они пролетают мимо, нацелившись на одного лишь Ореста.

Зажмурившись изо всех сил, все же чувствую рядом Пилада. От тепла его руки, легшей мне на плечо, прихожу