Большая семья - Филипп Иванович Наседкин

Антон работал ночью. Утром его сменила Надя. Свежая и бодрая после молодого крепкого сна, она села за руль и уверенно повела трактор вдоль стены нескошенной пшеницы. Антон вернулся к вагончику, вычистил сапоги, умылся, зачесал назад волосы и отправился на ток первой полеводческой бригады.

На току полным ходом шла молотьба. Дмитрий Медведев в самодельной соломенной шляпе стоял на приводе и погонял лошадей. Размахивая над головой длинным кнутом, он кричал звонко и протяжно:

— Но-о-о-о, пошли, но-о-о-о!.. Но-о-о-о, пошли но-о-о-о!..

За барабаном молотилки стоял Арсей. Он был в гимнастерке с расстегнутым воротом. Попеременно то справа, то слева он подхватывал развязанные снопы, которые ему подавали Ульяна и Евдокия, вскидывал пшеницу над полком и непрерывным потоком посылал в узкий зев, где метались стальные зубья. Арсей сменил Терентия Толкунова, который сидел на земляном валу и, отдыхая, курил цыгарку.

Антон вспомнил горячий спор на партийном собрании, когда обсуждался вопрос о работе Арсея. Тогда было решено, что председатель не должен на весь день забиваться в одну какую-нибудь бригаду и работать там рядовым колхозником. Такая практика лишает колхоз постоянного руководства. Арсей согласился с указаниями товарищей, но оставил за собой право в необходимых случаях становиться в ряд со всеми.

— Я должен учить, показывать, — говорил он. — А кроме того, я и сам должен учиться все делать. Иначе плохой из меня получится руководитель.

Антон обошел ток. Люди работали быстро и слаженно, как живой механизм. Женщины перетряхивали полову. Мужчины и ребята таскали солому в омет. В стороне стучала веялка. Гул человеческих голосов, глухое, прерывистое урчание барабана, мерный воркующий рокот привода — все это сливалось в общий бодрящий гул. И над всем этим взлетал торжествующий звонкий голос Дмитрия Медведева.

— Но-о-о-о, пошли, но-о-о-о!.. Но-о-о-о, пошли, но-о-о-о!..

За скирдами, куда не долетала пыль половы, стояли подводы. Их грузили чистым зерном. Здесь распоряжался Недочет. В стороне лошади мирно пощипывали пожелтевший пырей.

Антон заметил Григория Обухова.

— Как дела? — спросил Антон комсомольца.

— Все в порядке, — ответил Григорий. — Последние подводы загружаем. Скоро запрягать будем.

— Колеса смазали?

— Смазали.

— Хомуты осмотрели?

— Осмотрели. Кое-какие подшили, чтобы холки не терли. Копыта лошадям подрубили.

— Хорошо, — сказал Антон. — Ты поедешь с первой подводой?

— Да.

— Гармошку возьмешь?

— Возьму.

Григорий был чем-то обеспокоен. Это не ускользнуло от Антона.

— Ты что-то, видать, не в своей тарелке? — сказал он.

— Нет, ничего, — поспешно проговорил Григорий. — Только знаешь… Он, — Григорий показал на Недочета, который высыпал зерно в бричку, — собирается вместе с нами.

— С какой стати? — удивился Антон.

— Не знаю. Должно быть, не доверяет.

Антон был озадачен этим известием.

— Не может быть, чтобы не доверял, — сказал он. — Поважней дела доверяются комсомольцам.

— Ты поговори с ним, — предложил Григорий. — А то вся идея насмарку.

— Пойдем поговорим…

Они подошли к Недочету, который руками разгребал крупное зерно в бестарке.

— Здорово был, Иван Иванович! — сказал Антон.

— Мое почтение! — ответил Недочет.

— Скоро, значит, в путь-дорожку?

— Да. Через полчасика тронемся.

— А ты что, тоже поедешь?

— Намереваюсь.

Недочет вскинул пустой мешок на плечо, собираясь итти на ток за зерном.

— Постой, — остановил его Антон. — Ты-то зачем поедешь?

— Хочу своими глазами посмотреть, как там.

— Так ведь же комсомольский красный обоз!

— Ну и что? — спокойно сказал Недочет. — И пускай его будет комсомольский. А я вроде представителя старшего поколения.

Антон был обескуражен ответом Недочета.

— Все равно не годится, — убежденно возразил он. — Как это так — комсомольский обоз, и вдруг на тебе, полюбуйся: на передней подводе — старик седой с бородой.

— А я сяду не на переднюю, а на последнюю.

Недочет говорил весело, восторженно улыбался, и Антон никак не мог понять — шутит он или говорит всерьез.

— Да зачем тебе ехать, я не понимаю! — воскликнул Антон. — Что, они там без тебя, что ли, не управятся?

— А может, и не управятся! Может, их там обсчитают!

— Разве у нас обсчитывают колхозников? — хмуро возразил Григорий.

— Думаешь, таких у нас нету? — внушительно сказал Недочет. — Какие-нибудь тюха да матюха…

— Так уж и обсчитали, — сказал Григорий. — Пусть только попробуют!..

Недочет смерил Григория недоверчивым взглядом.

— А ты вот скажи мне, товарищ дорогой, — обратился он к Григорию, — что такое кондиция, а?

Григорий покраснел до ушей. Он слышал это слово, знал, что оно связано с зерном, с элеватором, но точно объяснить его значение не мог.

— Что — задумался? Что такое кондиция? — наседал Недочет.

— Ну, это значит, когда зерно сухое, а когда сырое, — неопределенно сказал Григорий и еще пуще залился краской.

— Вот-вот! — торжествовал Недочет. — Сухое, сырое! А точно сказать не можешь. Как же тебе доверять такое дело?

Он круто повернулся и мелкими быстрыми шажками побежал за скирду. На лице его блуждала улыбка. Видимо, он был доволен, что неожиданным вопросом поставил юношу втупик. Впрочем, сделал он это без всякого умысла. Он любил комсомольцев, уважал их, часто обращался к ним за советом и, видя, как они цепко и смело берутся за самые трудные дела, доверял им во всели. Но ему нравилось иногда, как он сам говорил, «подбавить жару», растравить их. Вот такое желание возникло у него и сегодня, в этот торжественный и радостный день. Старик сделал вид, что не доверяет комсомольцам ради того, чтобы еще выше поднять в их глазах важность и ответственность дела, которое им было