Игла бессмертия (СИ) - Бовичев Дмитрий

Николай с тесаком управлялся плохо, и противник рубил всё сильнее и быстрее, чувствуя слабину. Солдат надеялся теперь только на то, чтобы подойти к своему врагу поближе и схватиться с ним накоротке. Но этого не пришлось делать — Фёдор заколол своего противника, и последний охранник бежал.

— Уф, лихо ты, молодец. — Николай повернулся к товарищу, но тот пошатнулся и осел на землю.

От плеча к локтю прошла длинная резаная рана, и кровь уже намочила рукав.

— Ах ты ж господи…

— Перехвати ремнём, здесь, сверху, — сказал Фёдор слабым голосом.

Боевой задор прошёл, осталась боль и слабость.

Николай снял ремень с ружья и им перетянул руку.

— Ничего, скоро до хутора доберемся, там тебя перевяжем.

— Нет… я уйти хочу, сбежать, отпусти меня, Николай.

— Да ты что? Куда бежать?

— Не могу я больше, колдун проклятый каждую ночь приходит. Он убьёт меня и душу проглотит.

— Да что ты несешь? Тебя по голове задели? Господин капитан поможет, он с ним справится!

— Куда ему помогать, сам хворый.

— Дезертировать — последнее дело, ведь найдут, вырвут ноздри и на каторгу!

— Значит, на роду мне так написано. Хотел я пожить, поработать… эх, да чего говорить.

Тем временем бабы разглядели своих спасителей и бросились к ним.

— Николай, это Николай! Спасители! Избавители!

Плач вперемешку с радостными криками заполнил улицу.

— Бабы!!! — строго гаркнулНиколай. — Они вернутся! Скорее берите еду, одежду и в ближайшее село, дорога открыта! Скорее!!!

Николай хмурился и перевязывал руку Фёдору, а тот пытался поймать его взгляд. Федор молчал, но в его глазах кричала мольба.

— Говорю тебе, вернёмся вместе, — сказал Николай. — Теперь до Воронежа весть быстро донесётся, сидеть тут нам недолго.

— А и то! Я до Воронежа пойду! Я упрежу, у меня и деньги на дорогу есть. — Федор достал здоровой рукой кошель. — А хочешь, себе возьми, только избавь меня от этого проклятого места!

— Убери. Я тебе не начальник, сами меня выбрали… делай как знаешь.

— И трёх дней не пройдёт, как буду в Воронеже! — обрадовался Фёдор.

Он сунул раненую руку между завязками кафтана, простился с Николаем и быстро пошёл прочь из деревни. Походка его была хоть и спешная, но слабая, солдата заносило то в одну, то в другую сторону.

— Далеко ли так уйдешь… — проговорил сам себе Николай, вздохнул и стал скликать баб.

*Дошманнар! (татарск.) — Враги!

Пожар усиливался — на соседней хате загорелась крыша.

— Быстрее, так вас и растак, быстрее! Скачут уже, скачут!!! — пугал Николай.

С криками, плачем бабы с детьми стали уходить из села, а Николай вышел к полю, где его ждала полудница.

— Пороша, помоги им поля пройти, а то пока дотащатся.

— Нет в этом проку, хозяйка их не выпустит — волками затравит.

— Как же?!

— Прости… — Она помолчала. — Для себя старалась.

А Николай схватился за голову.

— Да что же это?! Что ж это за место, что за люди?! Тогда поверни их к хутору! Слышишь, к хутору!

Она пропала на мгновение и появилась снова.

— Они идут…

Но не успела полудница договорить, как из ближайшего дома вышла старая ведьма в сопровождении своего подручного, карлика-свистуна. Глаза её горели зелёным огнём, а рот щерился волчьими клыками.

— Ах, паскуда, стервь гнилая, ты что удумала?! — Ведьма протянула руку и сжала пальцы в кулак, а полудница, стоявшая поодаль, схватилась за горло! — Своевольничаешь за моей спиной!? Кончилась твоя служба! — Ведьма потянула к себе, и Пороша придвинулась, будто влекомая невидимой верёвкой.

Николай схватился за тесак и рванул вперед, но карлик кинулся ему в ноги, и они оба упали.

Карга другой рукойдостала из-за пояса топор и ударила им полудницу по голове.

Чёрный, закопчённый, забрызганный кровью топор вошёл в голову духа, как в полено. Глаза Пороши расширились, а из раны закапала кровь.

— Больно… — успела удивлённо проговорить несчастная и истаяла.

Николай сбросил с себя угрюмца, поднялся, но было уже поздно, теперь перед ним осталась одна старуха.

— Это ты мне служанку попортил, сбил с панталыку, стервец языкатый, и кто бы знал, что такой.

Бабка стала подходить, а чёрный топор в её руке так и прыгал, так и играл. Николай же тихо читал молитву, сладить миром с этой дикой старухой он не надеялся.

— Молишься?! А помолчи-ка, соловей усатый! — Старуха произнесла сильное Слово, и Николай онемел. — Вот так-то лучше. Брось свою железку или с бабкой воевать будешь? — Она усмехнулась, а затем продолжила — На вот, от Прасковьи гостинец, как спрашивали.

Старуха отцепила от гашника туесок на верёвке с глиняной крынкой внутри и сунула солдату в руки.

Отдав туесок, ведьма огляделась.

— Разбежались, расползлись телки для заклания, ну да ничего, соберу.

Она сунула два пальца в рот и свистнула так, что уши заложило. В ответ издали послышался волчий вой.

Николай стоял столб столбом и пытался хоть что-нибудь сказать, но впустую, только шевелил губами да открывал рот, точно рыба. Тогда он стал читать молитву про себя и не сводил с ведьмы взгляда, а та, не обращая больше на него внимания, пошла по улице по направлению к хутору. Как только ведьма скрылась из виду, голос к Николаю вернулся.

— Тьфу, пропади ты пропадом! — крикнул он вслед и двинулся по дороге.

Отовсюду слышался теперь волчий вой и испуганные крики. Николай вертел головой и несколько раз забегал далеко в травы, но никого не встречал, а звуки при его приближении затихали.

— Морок, опять морок, — сказал он себе и больше не сворачивал.

На хуторе как углядели баб с детьми, да услыхали волчьи песни, так начался переполох. Женщины, обезумевшие от страшного воя, кричали и совали детей наверх, казаки скидывали веревки и порывались спуститься сами, татары, выпущенные для вечернего дела, боялись помогать и глядели в поля с тревогой. Перещибка и сам не ведал как поступить, пока из полей не показались первые волки. По семь, по девять, а то и дюжиной выскакивали они из трав со всех сторон и, оглядевшись, бросались к бабам.

Один злющий вожак повёл свою стаю прямо под стены. Бабы кинулись кто куда и разделились, а волки стали бросаться и скалиться и тем отгонять меньшую часть в поля.

— А ну-ка, татарва — разбирай завал у ворот! — зычно приказал Перещибка. — Хлопцы! Пали по серым, не выдавай своих!

Со стен стали стрелять и уложили нескольких, но в тех, что угоняли женщин, целить опасались. Только Демид стрелял из своего ружья смело и точно, но всех перебить он никак не успевал.

Татары разобрали верхушку завала и стали втаскивать крестьянок одну за другой за стены. Богдан и ещё двое казаков с саблями перемахнули наружу и стали в охранении.

Теперь уже волки не рисковали приближаться, и тогда бог весть откуда явилась старуха.

— Чаво чужих хапаете? Своих поберегите! — гаркнула она и произнесла Слово.

Волков как будто стало втрое больше, и они рванули к людям. А сзади, из большого дома, раздались крики и наружу выбежали казачки — что-то страшное вылезло из угла кухни и напугало их до полусмерти.

Серые теперь кидались и в ноги, и к горлу, не боясь сабель и пистолетных выстрелов.

Бабы прижались к стене, их поднимали за руки татары. Казаки же отчаянно, остервенело рубили направо и налево, но сначала одну, потом другую женщину волки ухватили за ногу, свалили, а затем как тушу косули уволокли в поля.

Пробирающее до костей рычание и лай, неумолчный тонкий женский крик, яростные вопли казаков, гулкие выстрелы пистолетов смешались с пороховым дымом, белыми волчьими клыками и мельканием шашек в одну страшную кровавую свалку.

Вдруг всё кончилось. Сонмы серых исчезли, растворились в воздухе, и лишь несколько десятков маячили довольно далеко. Богдан со товарищи стояли и озирались, тяжело дыша. Все в крови и укусах, они всё ещё крепко сжимали сабли, готовые к нападению, но рядом уже никого не было.