Л. ВОРОНКОВА - БЕСПОКОЙНЫЙ ЧЕЛОВЕК

Вспомнилось, как нарядили девчата однажды один из этих столбов да напугали Дроздиху.

«Ох, и дуры мы были!» – подумалось мимоходом.

И казалось, что это было давно-давно. Глупой, беззаботной девчонкой была тогда Катерина!..

Скрипнули ворота. Дед Антон и Петр Васильич вышли из телятника.

– Ну что ж ты, голова, молчишь? – сказал дед Антон. – Говори уж… Нешто так можно? Ведь такая неприятность у нас!

– А для меня это приятность? – возразил Петр Васильич, вынимая папиросы. – Ведь я тоже за свои колхозы отвечаю.

– Ну, и что же?.. – жалобно спросил дед Антон. – Никак нельзя подсобить-то?

– Думаю, что нет. У нее уже было воспаление, это второй раз. Легкие слабые. Росла за печкой, чуть ли не в вате.

– Берегла ее старуха…

– Берегла, да не так, как надо. Изнежила. Ну как такой изнеженный организм может сопротивляться? Оставили ворота открытыми, просквозило – вот и все. Другие-то еще кое-как выдержали, а этой где ж? Принцесса на горошине!.. Сотый и тысячный раз повторяю: теленок должен расти в низкой температуре, в низкой и ровной. Тогда и простужаться не будет.

– А все-таки, как же? – с тоской повторил дед Антон. – Не надеяться?

Петр Васильич покачал головой:

– Думаю, что нет.

Катерина, внутренне дрожа, будто от холода, побежала в свой телятник.

– Низкая и ровная! – шептала она. – Низкая и ровная…

И, войдя к телятам, сразу взглянула на градусник. Пять ниже нуля. Все нормально. Низкая и ровная.

Телята уже глядели на нее из своих клеток. Коричневый лобастый бычок мукнул тихонько и облизнулся.

– Миленькие мои! – сказала Катерина и улыбнулась сквозь слезы. – Сейчас накормлю! Всех сейчас накормлю! – И, вытерев глаза, прошептала: – Ах, бедная, бедная моя принцесса на горошине! Почему я раньше за тебя не поборолась!

Еще раз тяжело пережила беду Марфа Тихоновна. Никому не пожаловалась, не поплакала. Только еще суше стал ее орлиный профиль и еще суровей стали глаза. И никто не видел, как, оставшись одна в телятнике, она долго стояла у опустевшего стойла в горьком недоумении:

«Что надо? Что было ей надо? Другие бабы за детьми так не ходят, как я за ней. Прямо из рук ушла эта Золотая Рыбка, прямо из рук… Что хотите думайте, люди добрые, а я неповинна! Ведь я душу им отдаю… душу отдаю! Как же это так получается, люди добрые?!.»

Но наутро она с суровым достоинством заявила деду Антону:

– Поторопись с новым-то двором, Антон Савельич! Зима круто забирает, а балаган наш я просто натопить не могу. Как бы нам еще греха не нажить – тогда на меня не пеняйте.

…Незаметно, как снежинки по ветру, пролетали короткие зимние дни. Вот уже и ноябрь отсчитал последние числа свои в календаре.

Как-то в один из этих снежных дней председатель, часто захаживавший на ферму, увидел в кухоньке Катерину. Катерина мыла горячей водой бадейки.

– Ну что, говорят – идут у тебя дела-то? – весело спросил Василий Степаныч. – Дела идут, контора пишет?

– Пишет! – засмеялась Катерина. – Вон посмотрите, каких в старшее отделение сдала!

– А я уже видел, – сказал он. – Молодей! Молодец! В районе о тебе докладывать буду.

Катерина не часто обращала внимание на похвалы. Но на этот раз она зарделась от удовольствия. Скуп, скуп на похвалы Василий Степаныч, а тут вон какие слова сказал!

– Тебе, Василий Степаныч, деда Антона позвать? – спросила Катерина, чтобы скрыть смущение. – Он тут где-то. Я сейчас!.. – И скрылась во дворе.

Через минуту показался дед Антон:

– Ты что, голова?

– Пойдем-ка, на стройку зовут нас с тобой, – сказал председатель. – Один важный вопрос решить надо.

Дед Антон зорко поглядел на него:

– А что, насчет печек, что ли?

– Вот то-то. Ставить все-таки печки в телятнике или нет? Слово за тобой.

Дед Антон и Василий Степаныч отправились на стройку. Телятница Паша, слышавшая этот разговор, побежала к Марфе Тихоновне. Марфа Тихоновна сунула Паше бадейку с пойлом, которую несла теленку, вытерла руки, накинула полушубок и тоже поспешила на стройку.

Новый двор уже стоял под крышей. Светлая, чистая дранка казалась совсем желтой на фоне лиловато-серого зимнего неба. В одной секции были уже вставлены окна; они светились, будто квадратные лужицы, покрытые льдом.

Марфа Тихоновна вошла во двор. И тут же услышала голос техника, руководившего строительством:

– Значит, в телятнике печки ставить не будем? Это твердо?

Они стояли трое: техник, председатель и дед Антон. Голос техника гулко раздавался в еще пустом, только что запотолоченном помещении.

– И у что ж, раз решили – значит, твердо, – ответил дед Антон.

Марфа Тихоновна подошла ближе.

– Что такое? – спросила она. – Телятник без печки?

– Да, так вот решили, Марфа Тихоновна, – ответил ей Василий Степаныч. – Опыт себя оправдал. Будем растить телят на холоде, отходов больше допускать нам невозможно.

– Значит, со мной уж совсем решили не считаться, Василий Степаныч? Значит, отслужила, не нужна стала?..

– Эко ты, голова! – начал было дед Антон.

Но председатель прервал его:

– А зачем вы, Марфа Тихоновна, начинаете говорить эти жалкие слова? Мы вас с работы не снимаем. Ведите и дальше ваше хозяйство. Но принимайте наши поправки. Принимайте. Самовластия в колхозе нет и быть не может.

– Значит, плохо работала… Это не важно, что телятник из разрухи подняла, не важно, что и ферму на первое в районе место вывела…

– Опять за свое! – Дед Антон с досадой махнул рукой.

У председателя резче обозначились скулы и в глазах появился жесткий ледяной блеск.

– Всякого человека, который в работе своей идет вперед, мы уважаем и тоже идем за ним, – сдержанно сказал он. – А если этот же передовой человек начинает тормозить работу, мы его устраняем.

– Спасибо!

Марфа Тихоновна низко поклонилась председателю, потом деду Антону и, величаво повернувшись, пошла со двора.

– А, домовой тебя задави! – рассердился дед Антон. – Ничего понимать не хочет!

Вечером, когда убрали после ужина со стола, Марфа Тихоновна села писать заявление об уходе. Крупные, кривые буквы, выведенные рукой самоучки, медленно, но твердо вставали одна к другой.

Настя с Дуней Волнухиной сидели в горнице у теплой голландки и по очереди рассказывали друг другу сказки. Мать стелила постели. Отец тут же, в горнице, сидел на диване, просматривая газеты.

Мать подошла к отцу и вполголоса сказала:

– Прохор, там мамаша какое-то заявление пишет. Случилось что-нибудь, что ли?

Прохор поднял брови:

– Не знаю!

Он отложил газету и вышел в кухню: