Привет, грабли! Да, снова я (СИ) - Лабрус Елена

И почти выскочила из кабинета без объяснений. Только явно Саву недооценила. Он перегородил мне дорогу:

— У меня. Вечером, — сказал он тем же тоном, что однажды сказал «тебе придётся меня попросить», не секунды не сомневаясь, что так и будет. И потом только пропустил.

Он даже не ждал моего ответа.

В такие моменты я любила его больше всего. Но сейчас я должна была поговорить с мамой, пока это не закончилось очередной катастрофой: я перестала понимать, что она творит.

В её большой светлой квартире у открытой балконной двери на мольберте стоял неоконченный рисунок. Ветер шевелил лёгкие занавески. Пахло клубничным вареньем. И я первый раз с тоской подумала, что лето подходит к концу, глядя на акварель в осенних тонах.

— Ты ничего не хочешь мне сказать? — развернулась я, когда она вошла в комнату с чаем.

— Мне казалось, это ты хочешь со мной поделиться, — поставила мама на стол поднос, — или объясниться, как уж тебе будет угодно.

— Объясниться? В чём?

— Что за дурацкую игру ты затеяла с этим мальчиком? — вот так неожиданно пошёл разговор. И выражение лица у мамы было то самое, с недовольно поджатыми губами, как прошлый раз, когда мы пили кофе у отца на кухне.

— Игру? Мам, он мне нравится. Очень нравится.

Она закатила глаза в ответ.

— Я тебя умоляю. Я понимаю почему он нравится отцу. Но, девочка моя, меня ты можешь не обманывать.

Я развела руками:

— Ты мне не веришь? Почему?

— Потому что он не в твоём вкусе, Эвита.

— Правда? А кто в моём вкусе? — так и подмывало меня добавить: Оболенский? Но пока сдержалась, хотела её послушать.

— Ты знаешь, какие мальчики толкались у нас в доме с твоих тринадцати лет. И уж молчу какие — с твоего совершеннолетия.

— Не наговаривай, мам.

— Я? Никогда. Я как раз вижу тебя как есть, даже не приукрашая. Посмотри за кого ты вышла замуж, — в любом случае свернул разговор к моему бывшему мужу.

Неудивительно.

— Знаешь, я бы поняла, что ты стараешься меня побольнее уколоть, если бы этот разговор состоялся до того, как ты помирилась с папой. Тебе было очень плохо. Я бы поняла. Но сейчас, что происходит, мам?

— Помнишь, когда ты закрутила роман с Оболенским, ты тоже вопрошала: ну почему мне никто не верит? Он отличный парень. У меня всё под контролем, — словно не услышала меня мама. — И что? Оказалось, он шпион и ты нужна ему только как источник информации.

Я зло столкнула её рисунок с мольберта.

— Это жестоко, мама!

— Но разве это не правда? Объясни, зачем ты всё время говоришь то, что мы якобы хотим слышать? Что у тебя всё хорошо. Всё под контролем. Всё в порядке. Ты счастлива. Влюблена. Забыла своего бывшего мужа. Именно сейчас, когда он как раз вышел из тюрьмы.

Я горько усмехнулась.

— Может, потому, что постоянно боюсь облажаться? Потому что хочу, чтобы вы мной хоть чуточку гордились? Ты вообще представляешь, каково быть дочерью Алекса Астахова и Ирэны Хмелевской? Хоть немного? Когда все сравнивают тебя с матерью и, конечно, не в твою пользу. И, произнося твою фамилию, сразу спрашивают про отца. Знаешь, каково это быть предметом зависти, ненависти, пресмыкания или фальшивого обожания?

— А ты думаешь мне было легко? Думаешь, кто-то верил в мой талант? Нет, все считали мой успех купленным. Твоим отцом. И что теперь?

— Видимо, ничего.

— Ничего. Потому что в меня верил твой отец. В меня верила ты. И я всегда гордилась тобой именно за то, что ты относишься к этому правильно. Не отрекаешься от папиных денег. Не отворачиваешься от моей популярности, а всем эти пользуешься. Связями и возможностями, что у тебя есть с рождения. И плюёшь на всех. Ради детей это всё и создавалось. Ради тебя!

— Мам! — покачала я головой.

— Иди ко мне, — раскинула она руки в стороны.

Я прижалась к её тёплой родной груди.

— Ну зачем? Зачем ты ему изменила?

— Да не изменяла я ему, Эвита, — вздохнула она. — Никто и близко не сравнился бы с твоим отцом. Да я и не пыталась сравнивать.

— Но зачем тогда? Вот это всё. Я не понимаю.

— Я его стала тяготить, Эвочка. Я видела, чувствовала. Как он отводит глаза и больше на меня не смотрит. Как всё позднее задерживается на работе. Как стал летать за границу без меня. Не знаю, был ли кто у него кто-то уже тогда или нет, но он ко мне охладел. И я его отпустила. Дала свободу, которой ему так не хватало. Вот и всё. И он, как видишь, очень радостно ей воспользовался. Завёл себе гарем, молоденьких наложниц, расписание.

— Ты думаешь он стал счастливее?

— Я точно знаю, что нет. Но он мужчина. Ему всё время надо доказывать, что он может, он силён. И у него есть потребности. А у меня, к сожалению, таких уже нет. Мне не нужно столько, — скромно опускала она слово на букву "С". — Я хотела просто тихо старится рядом с ним. И радоваться этой тёплой осени жизни, поре увядания, в которой столько своих плюсов, что ей тоже можно наслаждаться. Она прекрасна. Потому что уже никому ничего не нужно доказывать. Да, я женщина и я старею. Как все. И я хочу быть собой. Просто собой. Не актрисой, не матерью, не дочерью, не женой Алекса Астахова. Просто такой, как я есть, — она меня отпустила и погладила по лицу. — Прости, если я тебя обидела.

— Ничего. Я понимаю, — подняла я картину, на которой была так символично нарисована осень. — Но ты не права, мам. Может, Сава и не такой, как все мои парни до этого, но я первый раз чувствую, что со мной происходит что-то стоящее. Может, именно потому, что он не такой. И зря ты пытаешься помирить меня с Оболенским. Я к нему не вернусь.

Она замерла, застигнутая врасплох.

— Да, мам. Я знаю, что ты встречалась с Оболенским. И отец тоже. И точно знаю, что ты встречалась с моим бывшим не для того, чтобы пригрозить, чтобы не смел ко мне приближаться. Так поступил бы отец. Ты пытаешься устроить мою личную жизнь на свой манер.

— Ты так его любила, — покачала головой мама. — Я просто не могла видеть, как ты страдаешь. Ты бы знала, сколько копий я сломала о твоего отца, пытаясь его убедить, что он не прав. Что не должен вмешиваться. А знаешь, почему он так поступил? Почему так остро реагирует на твоего Оболенского? Потому что видит в нём себя. Он тоже был тот ещё пройдоха. И плут. Хотя сейчас мы зовём это харизмой, и предпринимательской жилкой. Не удивительно, что ты влюбилась в такого, как твой отец. Но твой отец уверен, что поступил правильно.

— Поэтому ты тоже решила вмешаться? В пику ему? Потому что он настойчиво искал мне жениха и даже выписал его с Америки? Или всё же ради меня?

Она села и устало уронила руки на колени. Про чай, что остывал на столе, никто из нас так и не вспомнил.

— Мне казалось, ради тебя. Хотела убедиться, что он тебя тоже любит. Что ты для него важна. Но сейчас не знаю.

А я знала. Что рано обрадовалась. Нет у меня семьи. Той единой, дышащей в унисон семьи, что когда-то была. Не простит Ирэна Хмелевская отцу «мартышек». Никогда. Пусть вернулась в его постель. Пусть до сих пор любит. Пусть дала ему свободу. Дала всё, чего он хотел, даже ценой своего брака, выбрав затворничество и одиночество. В этом её поступке, наверное, любви было больше, чем в любых самых нежных словах. Но эту разбитую чашку уже не склеить.

— Женщина, мам, такое существо, что всё понимает, но никогда не прощает, — подвела я итог своему внутреннему монологу. — Спасибо, что ты попыталась. Попыталась дважды: с папой и с моим бывшим. Но он мне изменил, мам. Я тоже не смогу его простить. Никогда. Как и ты.

Я вышла от мамы с тяжёлым сердцем.

Но в одном она была всё же права: жизнь так коротка, глупо проводить её вдали от тех, кого любишь.

— Скажи мне, что ты ничего не сказал своей бывшей про Абамелек, — обняла я Саву, едва он открыл дверь.

— Не говорил. И ни за что бы не сказал, — обнял он меня в ответ. — Скажи мне, что ты была со мной не ради статьи.